Две невыдуманные истории про войну. Невыдуманные рассказы о войне

Деревня Дворище, где жила до войны семья Якутовичей, располагалась в семи километрах от Минска. В семье - пятеро детей. Сергей самый старший: ему исполнилось 12 лет. Самый младший родился в мае 1941 года. Отец работал слесарем на Минском вагоноремонтном заводе. Мама - дояркой в колхозе. Смерч войны с корнями вырвал мирную жизнь из семьи. За связь с партизанами немцы расстреляли родителей. Сергей и его брат Леня ушли в партизанский отряд и стали бойцами диверсионно–подрывной группы. А младших братьев приютили добрые люди.

В четырнадцать мальчишеских лет на долю Сергея Якутовича досталось столько испытаний, что их с лихвой хватило бы и на сотню человеческих жизней... Отслужив в армии, Сергей Антонович работал на МАЗе. Потом - на станкостроительном заводе имени Октябрьской революции. 35 лет жизни отдал он декоративно–строительному цеху киностудии «Беларусьфильм». А годы лихолетья живут в его памяти. Как и все пережитое им - в рассказах о войне...

Раненый

Был пятый или шестой день войны. Грохот орудий за городом с утра внезапно умолк. Лишь в небе выли моторы. Немецкие истребители гонялись за нашим «ястребком». Резко спикировав вниз, «ястребок» у самой земли уходит от преследователей. Пулеметные очереди его не достали. Но от трассирующих пуль вспыхнули соломенные крыши в деревне Озерцо. Черные клубы дыма повалили в небо. Мы побросали своих телят и, не сговариваясь, рванули к горевшей деревне. Когда бежали через колхозный сад, услышали крик. Кто–то звал на помощь. В кустах сирени лежал на шинели раненый красноармеец. Рядом с ним - автомат ППД и пистолет в кобуре. Колено перевязано грязным бинтом. Лицо, заросшее щетиной, измучено болью. Однако присутствия духа солдат не терял. «Здорово, орлы! Немцев поблизости нет?» «Какие немцы!» - возмутились мы. Никто из нас не верил, что они здесь появятся. «Ну вот что, ребята, - попросил нас красноармеец, - принесите–ка мне чистых тряпок, йод или водку. Если рану не обработать, мне конец...» Мы посоветовались, кто пойдет. Выбор пал на меня. И я припустил к дому. Полтора километра для босоногого пацана - пару пустяков. Когда перебегал через дорогу, ведущую в Минск, увидел три мотоцикла, пыливших в мою сторону. «Вот и хорошо, - подумал я. - Они заберут раненого». Поднял руку, жду. Первый мотоцикл остановился рядом со мной. Два задних - поодаль. Из них спрыгнули солдаты и залегли у дороги. Серые от пыли лица. Лишь очки поблескивают на солнце. Но... обмундирование на них незнакомое, чужое. Мотоциклы и пулеметы не такие, как наши... «Немцы!» - дошло до меня. И я сиганул в густую рожь, что росла возле самой дороги. Пробежав несколько шагов, запутался и упал. Немец схватил меня за волосы и, что–то сердито бормоча, потащил к мотоциклу. Другой, сидевший в коляске, покрутил пальцем у виска. Я подумал, что сюда и влепят мне пулю... Водитель мотоцикла, тыкая пальцем в карту, несколько раз повторил: «Малинофка, Малинофка...» С того места, где мы стояли, были видны сады Малиновки. Я указал, в каком направлении им ехать...

А раненого красноармейца мы не бросили. Целый месяц носили ему еду. И лекарства, какие могли добыть. Когда рана позволила двигаться, он ушел в лес.

«Мы еще вернемся...»

Немцы, словно саранча, заполонили все деревни вокруг Минска. А в лесу, в зарослях кустарника и даже во ржи прятались красноармейцы, попавшие в окружение. Над лесом, едва не задевая колесами верхушки деревьев, над хлебным полем кружил самолет–разведчик. Обнаружив бойцов, летчик поливал их из пулемета, швырял гранаты. Уже солнце садилось за лес, когда к нам с братом Леней, пасущим телят, подошел командир с группой бойцов. Было их человек 30. Я объяснил командиру, как выйти к деревне Волчковичи. И дальше двигаться вдоль реки Птичь. «Слушай, парень, проведи нас в эти Волчковичи, - попросил командир. - Скоро стемнеет, а ты ведь у себя дома...» Я согласился. В лесу мы наткнулись на группу красноармейцев. Человек 20 с полным вооружением. Пока командир проверял у них документы, я с ужасом понял, что потерял в лесу ориентир. В этих местах я только однажды был с отцом. Но с тех пор прошло столько времени... Цепочка бойцов растянулась на сотни метров. А у меня ноги подкашиваются от страха. Я не знаю, куда мы идем... Вышли к шоссе, по которому двигалась колонна немецких автомашин. «Ты куда нас привел, сукин сын?! - подскакивает ко мне командир. - Где твой мост? Где река?» Лицо перекошено от ярости. В руках пляшет револьвер. Секунда–другая - и пустит мне пулю в лоб... Лихорадочно соображаю: если Минск в этом направлении, то, значит, нам надо в обратном. Чтобы не сбиться с пути, решили идти вдоль шоссе, продираясь сквозь непроходимый кустарник. Каждый шаг давался с проклятием. Но вот лес кончился, и мы оказались на возвышенности, где паслись коровы. Виднелась окраина деревни. А внизу - речка, мост... У меня отлегло от сердца: «Слава Богу! Пришли!» Рядом с мостом - два обгоревших немецких танка. Над руинами здания курится дым... Командир расспрашивает старика–пастуха, есть ли в деревне немцы, можно ли найти врача - у нас раненые... «Были ироды, - рассказывает старик. - И дело черное сотворили. Когда увидели подбитые танки и трупы танкистов, в отместку подперли двери Дома отдыха (а там было полным–полно раненых) и подожгли. Нелюди! Сжечь в огне беспомощных людей... Как их только земля носит!» - сокрушался старик. Красноармейцы перебежали шоссе и скрылись в густом кустарнике. Последними ушли командир и двое пулеметчиков. У самого шоссе командир обернулся и помахал мне рукой: «Мы еще вернемся, парень! Обязательно вернемся!»

Шел третий день оккупации.

Миномет

На лето я и мой брат Леня, который на два года моложе меня, подрядились пасти колхозных телят. Ох и намаялись мы с ними! Но как быть сейчас? Когда в деревне немцы, колхоза нет и телята неизвестно чьи...

«Скотина не виновата. Как пасли телят, так и пасите, - решительно заявила мама. - Да смотрите у меня, к оружию не прикасаться! И не дай Бог что–нибудь принести домой...»

Рев голодных телят мы услышали издалека. У дверей коровника стояла повозка. Двое немцев волокли к ней убитого теленка. Забросили на повозку, вытерли окровавленные руки о телячью шерсть. И пошли за другим...

С трудом выгнали мы телят на луг. Но они тут же разбежались, напуганные самолетом–разведчиком. Я хорошо видел лицо летчика в очках. И даже его ухмылку. Эх, шарахнуть бы из винтовки в эту наглую рожу! Руки чесались от желания взять оружие. И ничто меня не остановит: ни приказы немцев о расстреле, ни запреты родителей... Сворачиваю на тропинку, протоптанную во ржи. И вот она, винтовка! Как будто дожидается меня. Беру ее в руки и чувствую себя вдвое сильнее. Конечно, ее надо спрятать. Выбираю место, где рожь погуще, и натыкаюсь на целый арсенал оружия: 8 винтовок, патроны, сумки с противогазами... Пока я рассматривал все это, над самой головой пролетел самолет. Летчик видел и оружие, и меня. Сейчас развернется и даст очередь... Что есть духу я припустил к лесу. Зашился в кустарник и тут неожиданно для себя обнаружил миномет. Новенький, отливающий черной краской. В открытой коробке - четыре мины с колпачками на носу. «Не сегодня завтра, - подумал я, - вернутся наши. Я передам миномет Красной Армии и получу за это орден или ручные кировские часы. Вот только где его спрятать? В лесу? Могут найти. Дома надежнее». Плита тяжеленная. Одному не справиться. Уговорил брата помочь мне. Средь бела дня где по–пластунски, где на четвереньках волок я миномет по картофельным бороздам. А следом за мной Леня тащил коробку с минами. Но вот мы дома. Укрываемся за стеной хлева. Отдышались, установили миномет. Брат тут же приступил к изучению пехотной артиллерии. Он быстро во всем разобрался. Недаром в школе у него была кличка Талант. Подняв ствол почти вертикально, Леня взял мину, отвинтил колпачок и протягивает мне: «Опускай хвостом вниз. А там посмотрим...» Я так и сделал. Грохнул глухой выстрел. Мина, чудом не задев мою руку, взвилась в небо. Получилось! Охваченные азартом, мы забыли обо всем на свете. Вслед за первой миной послали еще три. Черные точки мгновенно таяли в небе. И вдруг - взрывы. Один за другим. И все ближе, ближе к нам. «Бежим!» - крикнул я брату и рванул за угол хлева. У калитки остановился. Брата со мной не было. «Надо пойти к телятам», - подумал я. Но было поздно. К дому приближались трое немцев. Один заглянул во двор, а двое пошли к хлеву. Затрещали автоматы. «Леньку убили!» - полоснуло в моем сознании. Из дома вышла мама с маленьким братиком на руках. «А теперь всех нас прикончат. И все из–за меня!» И такой ужас охватил мое сердце, что, казалось, оно не выдержит и разорвется от боли... Немцы вышли из–за хлева. Один, поздоровее, нес на плечах наш миномет... А Ленька спрятался на сеновале. Родители так и не узнали, что наша семья могла погибнуть на третий день немецкой оккупации.

Гибель отца

У отца, работавшего до войны слесарем на Минском вагоноремонтном заводе, руки были золотые. Вот он и стал кузнецом. К Антону Григорьевичу люди шли с заказами со всех окрестных сел. Отец мастерски делал серпы из штык–ножей. Клепал ведра. Мог отремонтировать самый безнадежный механизм. Одним словом - мастер. Соседи уважали отца за прямоту и честность. Ни робости, ни страха он ни перед кем не испытывал. Мог заступиться за слабого и дать отпор наглой силе. Вот за это и возненавидел его староста Иванцевич. В деревне Дворище предателей не было. Иванцевич - чужак. В нашу деревню он с семьей приехал

накануне войны. И так выслуживался перед немцами, что в знак особого доверия получил право носить оружие. Двое его старших сыновей служили в полиции. Была еще у него взрослая дочь да сын на пару лет старше меня. Много зла принес людям староста. Досталось от него и отцу. Землю он нам выделил самую нищую, самую бросовую. Сколько сил вкладывал отец, да и мы с мамой тоже, чтобы ее обработать, а дойдет дело до урожая - собирать нечего. Спасала семью кузня. Склепал отец ведро - получи за это ведро муки. Таков расчет. Старосту партизаны расстреляли. И его семья решила, что повинен в этом отец. Никто из них не сомневался, что он был связан с партизанами. Иногда среди ночи я просыпался от странного стука в оконное стекло (потом догадался: по стеклу тюкали патроном). Отец поднимался, выходил во двор. Он явно что–то делал для партизан. Но кто в такие дела будет посвящать пацана?..

Это случилось в августе 1943 года. Убрали хлеб. Снопы свезли в гумно и решили справить дожинки. Отец хорошо выпил. И, когда ночью раздался знакомый стук в окно, крепко спал. Во двор вышла мама. Прошло совсем немного времени, и по стене скользнул свет автомобильных фар. У нашего дома остановилась машина. В дверь загрохотали прикладами. Ворвались немцы и, светя фонариками, стали шарить по всем углам. Один подошел к колыске, дернул тюфячок. Братик ударился о край головой и поднял крик. Проснувшись от детского плача, отец бросился на немцев. Но что он мог сделать голыми руками? Его скрутили и поволокли во двор. Я схватил одежду отца - и за ними. У машины стоял сын старосты... В ту ночь взяли еще троих сельчан. Мама искала отца по всем тюрьмам. А его с односельчанами держали в Щемыслице. И через неделю расстреляли. Сын переводчика узнал от своего отца, как это было. И рассказал мне...

Их привезли на расстрел и дали каждому лопату. Приказали копать могилу неподалеку от берез. Отец вырвал у односельчан лопаты, отшвырнул их в сторону и выкрикнул: «Не дождетесь, гады!» «А ты, оказывается, герой? Ну что ж, наградим тебя за смелость красной звездой, - улыбаясь, сказал старший полицай, из местных был. - Привяжите его к дереву!» Когда отца привязали к березе, офицер приказал солдатам вырезать у него на спине звезду. Никто из них не двинулся с места. «Тогда я сам это сделаю, а вы будете наказаны», - пригрозил своим полицай. Отец умер стоя...

Месть

Я дал себе клятву отомстить за отца. Сын старосты следил за нашим домом. Он донес немцам, что видел партизан. Из–за него казнили отца...

У меня был револьвер и пистолет ТТ. Оружием мы с братом владели, как ворошиловские стрелки. Винтовки надежно спрятали, а вот из карабинов стреляли часто. Заберемся в лес, где погуще, установим какую–либо мишень и лупим поочередно. За этим занятием нас однажды и застукали партизанские разведчики. Карабины отобрали. Однако нас это вовсе не огорчило. А когда стали расспрашивать что да как, я сказал, что знаю, кто предал моего отца. «Возьмешь предателя, веди его в Новый Двор. Там есть кому разобраться», - посоветовали партизаны. Они и помогли мне совершить возмездие...

В дом не захожу. Меня всего колотит. Из хаты выходит Леня. Смотрит на меня с испугом. «Что произошло? У тебя такое лицо...» - «Дай честное пионерское, что никому не скажешь». - «Даю. Но говори же!» - «Я отомстил за отца...» «Что ты наделал, Сережа?! Нас всех убьют!» - и с криком бросился в дом.

Через минуту вышла мама. Лицо бледное, губы трясутся. На меня не смотрит. Вывела лошадь, запрягла в телегу. Забросила узлы с одеждой. Усадила троих братиков. «Поедем к родичам в Озерцо. А у вас теперь одна дорога - в партизаны».

Дорога в отряд

Ночь мы провели в лесу. Наломали лапника - вот и постель под елкой. Мы так спешили уйти из дому, что не прихватили одежду потеплее. Даже хлеба не взяли с собой. А на дворе осень. Прижались спиной к спине и колотимся от холода. Какой тут сон... В ушах еще звучали выстрелы. Перед глазами сын старосты, рухнувший от моей пули лицом в землю... Да, я отомстил за отца. Но какой ценой... Солнце поднялось над лесом, и золото листвы вспыхнуло огнем. Надо идти. Подгонял нас и голод. Очень хотелось есть. Лес неожиданно кончился, и мы вышли к хутору. «Давай попросим какой–нибудь еды», - говорю я брату. «Я - не попрошайка. Иди, если хочешь, сам...» Подхожу к дому. В глаза бросился необычно высокий фундамент. Дом стоял в ложбине. Очевидно, весной тут затапливает. Здоровенный пес заливается. На крыльцо вышла хозяйка. Еще молодая и довольно миловидная женщина. Я попросил у нее хлеба. Она ничего не успела сказать: на крыльце загремели сапоги и по деревянным ступенькам спустился вниз мужик. Высокого роста, лицо красное. Видно, что в подпитии. «Кто такой? Документы!» В кармане у меня пистолет, за поясом - второй. Полицай без оружия. Промахнуться с двух шагов невозможно. Но меня парализовал страх. «А ну пошли в дом!» Рука тянется, чтобы схватить меня за шиворот. Я рванул к лесу. Полицай за мной. Догнал. Ударил меня в затылок. Я падаю. Ногой наступает мне на горло: «Попался, сволочь! Сдам тебя немцам и награду еще получу». «Не получишь, гад!» Выхватываю из–за пояса револьвер и стреляю в упор...

От мамы я знал, что в Новом Дворе есть связная партизан Надя Ребицкая. Она и привела нас в отряд имени Буденного. Спустя некоторое время мы с братом стали бойцами диверсионно–подрывной группы. Мне было 14 лет, а Лене - 12.

Последнее свидание с мамой

Когда я слышу рассуждения об истоках патриотизма, о мотивации героических поступков, я думаю, что моя мама Любовь Васильевна и не знала о существовании таких слов. Но героизм она проявила. Молча, тихо. Не рассчитывая на благодарности и награды. Зато рискуя каждый час и своей жизнью, и жизнями детей. Мама выполняла задания партизан даже после того, как лишилась дома и вынуждена была с тремя детьми скитаться по чужим углам. Через связную нашего отряда я договорился о встрече с мамой.

Тихо в лесу. Мартовский серый денек клонится к вечеру. Вот–вот на подтаявший снег лягут сумерки. Среди деревьев мелькнула фигура женщины. Мамин кожух, мамина походка. Но что–то сдерживало меня броситься ей навстречу. Лицо у женщины совершенно незнакомое. Страшное, черное... Стою на месте. Не знаю, что делать. «Сережа! Это - я», - мамин голос. «Что с тобой сделали, мама?! Кто тебя так?..» - «Не сдержалась я, сынок. Не надо было мне это говорить. Вот и досталось от немца...» В деревне Дворище разместились на отдых немецкие солдаты с фронта. Полно было их и в нашем пустовавшем доме. Мама знала об этом, но все–таки рискнула проникнуть в сарай. Там на чердаке хранилась теплая одежда. Стала подниматься по лестнице - тут ее и схватил немец. Отвел в дом. За столом пировали немецкие солдаты. Уставились на маму. Один из них говорит по–русски: «Ты - хозяйка? Выпей с нами». И наливает полстакана водки. «Спасибо. Я не пью». - «Ну раз не пьешь, тогда постирай нам белье». Взял палку и стал ворошить кучу грязного белья, сваленного в углу. Вытащил обгаженные подштанники. Немцы дружно захохотали. И тут мама не выдержала: «Вояки! Небось от самого Сталинграда драпаете!» Немец взял полено и со всего маху ударил маму по лицу. Она рухнула без сознания. Каким–то чудом мама осталась жива, и ей даже удалось уйти...

Нерадостным было мое свидание с ней. Что–то необъяснимо тревожное, гнетущее давило на сердце. Я сказал, что для безопасности ей с детьми лучше уехать в Налибокскую пущу, где базировался наш отряд. Мама согласилась. А через неделю к нам в лес с плачем прибежала Вера Васильевна, родная сестра мамы. «Сережа! Убили твою маму...» - «Как убили?! Я недавно с ней виделся. Она должна была уехать...» - «По дороге в пущу нас догнали двое на лошадях. Спрашивают: «Кто из вас Люба Якутович?» Люба отозвалась. Вытащили ее из саней и повели в дом. Всю ночь допрашивали, пытали. А утром расстреляли. Дети пока у меня...» Запрягли мы лошадь в сани - и галопом. В голове никак не укладывается, что самое страшное уже случилось... Мама в отцовском кожухе лежала в ложбинке неподалеку от дороги. На спине - кровавое пятно. Я упал перед ней на колени и стал просить прощения. За грехи мои. За то, что не защитил. Что не уберег от пули. Ночь стояла в моих глазах. И снег казался черным...

Похоронили маму на кладбище возле деревни Новый Двор. Всего три месяца оставалось до освобождения... Наши уже были в Гомеле...

Почему я не попал на парад партизан

Партизанский отряд имени 25–летия БССР идет в Минск на парад. До Победы еще 297 дней и ночей. Мы празднуем свою, партизанскую победу. Мы празднуем освобождение родной земли. Мы празднуем жизнь, которая могла оборваться в любую минуту. Но вопреки всему - мы остались жить...

Прошли Ивенец. Откуда ни возьмись - два немца. Пригнувшись, бегут к лесу. В руках у одного - винтовка, у другого - автомат. «Кто их возьмет?» - спрашивает командир. «Я возьму!» - отвечаю ему. «Давай, Якутович. Только зря не высовывайся. И догоняй нас». Отряд ушел. Я - за немцами. Где ползком, где короткими перебежками. А трава высокая. Сапоги в ней путаются, мешают. Сбросил их, преследую босиком. Взял я вояк, обезоружил. Веду к дороге. А сам думаю: куда мне их девать? Вижу, по дороге пылит колонна пленных. Фрицев 200, пожалуй. Я к конвоиру: забери еще двоих. Он остановил колонну. Спрашивает, кто я такой. Рассказал и про отца вспомнил. «Почему ты босой?» Объясняю. «Ну, брат, босиком идти на парад - людям на смех. Подожди, что–нибудь придумаем...» Несет мне сапоги: «Обувайся». Я поблагодарил и только сделал несколько шагов - зовет меня конвоир. Он обыскал моих пленных. У того, что помоложе, обнаружил пистолет и полный котелок золотых зубов, коронок... «Говоришь, отца твоего расстреляли? Бери этого живодера, отведи в кусты и шлепни». Отвел я пленного с дороги, снял с плеча автомат... Немец упал на колени, по грязному лицу текут слезы: «Нихт шиссен! Нихт шиссен!» Что–то вспыхнуло у меня внутри и тут же погасло. Я нажал на спуск... Возле самого немца пули скосили траву и вошли в землю. Немец вскочил на ноги и скрылся в колонне военнопленных. Конвоир посмотрел на меня и молча пожал мне руку...

Свой отряд я не догнал и на партизанский парад не попал. Всю жизнь об этом жалею.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter

НЕПРИДУМАННЫЕ РАССКАЗЫ О ВОЙНЕ

Им бы феями с белыми платьями
Кавалеров сердца покорять,
Но случилось от Родины — матери
Им тяжёлую ношу принять...

Непридуманные рассказы о войне.

«Я не хотела убивать, я не родилась, чтобы убивать. Я хотела стать учительницей. Но я видела, как жгли деревню… Я не могла крикнуть, я не могла громко плакать: мы направлялись в разведку и как раз подошли к этой деревне. Я могла только грызть себе руки, у меня на руках остались шрамы с тех пор, я грызла до крови. До мяса. Помню, как кричали люди… Кричали коровы… Кричали куры… Мне казалось, что все кричат человеческими голосами. Все живое. Горит и кричит...»

«Отбили деревню… Ищем, где набрать воды. Вошли во двор, в котором заметили колодезный журавль. Резной деревянный колодец… Лежит во дворе расстрелянный хозяин… А возле него сидит его собака. Увидела нас, начала поскуливать. Не сразу до нас дошло, а она звала. Повела нас в хату… Пошли за ней. На пороге лежит жена и трое деток… Собака села возле них и плачет. По-настоящему плачет. По-человечески...»

«А я о себе вот что запомнила… Сначала боишься смерти… В тебе соседствует и удивление, и любопытство. А потом ни того, ни другого от усталости. Все время на пределе сил. За пределами. Остается всего один страх — быть некрасивой после смерти. Женский страх… Только бы не разорвало на куски снарядом… Я знаю, как это… Сама подбирала…

Я только раз видала рукопашный,
Раз — наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

Герой Советского Союза Людмила Павличенко. Самая результативная женщина снайпер - 309 убитых, в т.ч. 36 вражеских снайперов.

«В плен женщин-снайперов немцы не брали… Сразу расстреливали. Или водили перед строем своих солдат и показывали: вот, мол, не женщины, а уроды. И мы всегда два патрона для себя держали, два — на случай осечки.

Роза Шанина

Во время Великой Отечественной войны советский снайпер, старший сержант Роза Шанина, по различным источникам, уничтожила от 54 до более сотни гитлеровцев, в том числе 12 вражеских снайперов в битве за Вильнюс. На ее счету есть и трое пленных солдат противника.

"...У нас попала в плен медсестра… Через день, когда мы отбили ту деревню, везде валялись мертвые лошади, мотоциклы, бронетранспортеры. Нашли ее: глаза выколоты, грудь отрезана… Ее посадили на кол… Мороз, и она белая-белая, и волосы все седые. Ей было девятнадцать лет. В рюкзаке у нее мы нашли письма из дома и резиновую зеленую птичку. Детскую игрушку...»

Побледнев,
Стиснув зубы до хруста,
От родного окопа
Одна
Ты должна оторваться,
И бруствер
Проскочить под обстрелом
Должна.
Ты должна.
Хоть вернешься едва ли,
Хоть «Не смей!»
Повторяет комбат.
Даже танки
(Они же из стали!)
В трех шагах от окопа
Горят.
Ты должна.
Ведь нельзя притворяться
Перед собой,
Что не слышишь в ночи,
Как почти безнадежно
«Сестрица!»
Кто-то там,
Под обстрелом, кричит…

«Попробуй вытащить оттуда раненого! У меня тело было сплошной синяк. И брюки у меня все в крови. Полностью. Старшина нас ругал: „Девочки, больше нет брюк, и не просите“. А у нас брюки засохнут и стоят, от крахмала так не стоят, как от крови, порезаться можно. На твоих глазах человек умирает… И ты знаешь, видишь, что ничем не можешь ему помочь, у него минуты остались. Целуешь его, гладишь его, ласковые слова ему говоришь. Прощаешься с ним. Ну, ничем ты ему больше не можешь помочь…

Эти лица у меня вот и сейчас в памяти. Я вижу их — всех-всех ребят. Почему-то вот годы прошли, а хотя бы кого-то забыть, хотя бы одно лицо. Ведь никого не забыла, всех помню… Всех вижу…

После войны я несколько лет не могла отделаться от запаха крови, он преследовал меня долго-долго. Стану стирать белье — слышу этот запах, стану варить обед — опять слышу. Подарил мне кто-то красную блузочку, а тогда же это такая редкость, материала не хватало, но я ее не носила, потому что она красная.»

«Мы отступаем… Нас бомбят. Первый год отступали и отступали. Фашистские самолеты летали близко-близко, гонялись за каждым человеком. А всегда кажется — за тобой. Я бегу… Я вижу и слышу, что самолет направляется на меня… Вижу летчика, его лицо, и он видит, что девчонки… Санитарный обоз… Строчит вдоль повозок, и еще улыбается. Он забавлялся… Такая дерзкая, страшная улыбка… И красивое лицо...»

Группа летчиц 46-го гвардейского легкобомбардировочного полка им. М.М. Расковой. Кубань,1943 г.

«Наш полк был полностью женский… Вылетели на фронт в мае сорок второго года…

Дали нам самолет „По-2“. Маленький, тихоходный. Летал он только на малой высоте, часто на бреющем полете. Над самой землей! До войны на нем училась летать молодежь в аэроклубах, но никто не мог и подумать, что его будут использовать в военных целях. Самолет был деревянной конструкции, сплошь из фанеры, обтянутой перкалью. Вообще-то марлей. Достаточно было одного прямого попадания, как он загорался — и сгорал в воздухе, не долетая до земли. Как спичка. Единственная солидная металлическая деталь — это сам мотор M-II. Потом уже, только под конец войны, нам выдали парашюты и поставили пулемет в кабине штурмана, а до этого не было никакого оружия, четыре бомбодержателя под нижними плоскостями — и все. Сейчас нас назвали бы камикадзе, может быть, мы и были камикадзе. Да! Были! Но победа ценилась выше нашей жизни. Победа!»

NachtHexen ("Ночные ведьмы"). Единственный полностью женский авиаполк (из 80 летчиц 23 получили звание Героя Советского Союза). На фанерных самолетах По-2, устаревших еще к началу войны и НЕ предназначенных для ведения боя, они появлялись на передовой в любую погоду и на малых высотах бомбили немцев. Точность боя потрясающая, полет бесшумен, на радарах не виден. При этом суммарная бомбовая нагрузка была сравнима с нагрузкой большого бомбардировщика. Когда приказывалось бомбить «по максимуму», они совершали столько вылетов, сколько возможно (16-18 за ночь). Летчиц буквально вынимали из кабин и несли на руках, - стоять на ногах они не могли.

«Я помню звуки войны. Все вокруг гудит, лязгает, трещит от огня… У человека на войне стареет душа. После войны я уже никогда не была молодой… Вот — главное. Моя мысль...»

Вот такими они были, почти девочки, на линии огня и в тылу - защищавшие Родину, закрывавшие своими хрупкими женскими плечами свою страну, своих детей, приближавшие Победу всеми силами...

Хрупка, тонка и в самом нижнем чине,
Ты на войне творила чудеса.
Была поддержкой сильному мужчине,
С тобою рядом слабым быть нельзя.

Ты сколько сильных вырвала у смерти,
Тебя запомнит тот, кого спасла,
Мы понимаем, что ты испытала,
За что награды Родина дала.

Радисткой, санитаркой, партизанкой
И лётчицей отважною была.
Везде нужна: на суше и на море -
Ты шла туда, куда звала страна.

Война для всех - суровая година,
В тылу, в плену война для всех - война.
Мы пропоём тебе отдельно славу:
Ты фронтовичкой, смелою была!














Убивали молодость мою

Из винтовки снайперской,

При бомбежке

И при артобстреле…

Возвратилась с фронта я домой

Раненой, но сильной и прямой...

Саваровская Светлана Сергеевна

Отвественный секретарь-оператор

Совета ветеранов района Южное Медведково

Я, Саваровская Светлана Сергеевна (девичья фамилия Щемелева) родилась

Дедушка и отец работали на железной дороге. Мама, Новикова Екатерина Ермолаевна (1920 года рождения), с 16-ти лет работала инструктором в райкоме партии, позже окончила партийные курсы и доросла до должности второго секретаря райкома. Далее, с созданием Совнархозов, была переведена в город Омск в райком партии на руководящую должность. В связи с ликвидацией Совнархоза была там же переведена на должность начальника отдела по работе с населением по жалобам.

Бабушка не работала, т.к. в 1941 году помимо нашей семьи, в нашу комнату приехали две сестры мамы с детьми погодками: мне было годик, двоюродному брату - 6 месяцев, сестренке – 1,5 года. Вот в таких условиях мы прожили несколько лет. Но насколько помню, жили дружно. Две мои тети устроились на работу, а с нами занималась бабушка. И как она только управлялась, имея при этом и хозяйство (корову, кур, кабана и две овцы) просто сейчас не понимаю! Когда мы подросли, определили нас в детский садик. Деда до сих пор хорошо помню, он был атеистом, коммунистом. Дед был очень добрым, просыпался очень рано, а ложился ли он спать, просто не знаю, видимо, поэтому он так мало прожил всего 51 год. Сам заготавливал сено, сажал картофель.

Детский годы вспоминаю с упоением, детсад помню до сих пор, помню свою воспитательницу. Много читала она нам книжек, и мы как гусята ходили около неё (не могу припомнить, что бы кто-то не любил слушать её чтение книжек).

Школа у нас была двухэтажная, деревянная, было печное отопление, но не помню, чтобы мы замерзали. Была дисциплина, в школу приходили все в одинаковой форме (качество материала было у всех разное), но они были все с воротничками. Это как-то приучало к опрятности и чистоте, было установлено поочередное дежурство самих школьников, утром проверялась чистота рук, наличие белого воротничка и манжетов на рукавах у девочек, а у мальчиков обязательно наличие белого подворотничка. Были в школе кружки: танцев, гимнастики, театральный кружок, хоровое пение. Большое внимание уделялось физкультуре. Когда я была уже на пенсии, носила на урок физкультуры лыжи своему внуку, вот тогда-то особенно вспомнились послевоенные 1949 годы. Как же так, в этой школе умудрялись выделить специальный зал для ухоженных лыж, которые стояли по парам вдоль стен и всем их хватало. Нас приучали к порядку, прошел урок надо их обтереть и поставить в ячейку, где ты их взял. И это здорово!

Ещё вспоминается по-доброму, что с 8-го класса нас два раза в неделю водили на большой завод имени Баранова. Этот завод был эвакуирован в годы войны из Запорожья. Завод-гигант, обучали там нас работе на станках, и девочек и мальчиков. Ходили с большим удовольствием. Лекций по работе на них практически не было, но обучение самих станочников, т. е. практика, многому научила.

По окончанию десятилетки стал вопрос куда пойти. Так получилось, что с 1951 года мама одна воспитывала нас двоих. Родной брат Володя учился в третьем классе, и я понимала, что надо помогать. Пошла после школы на этот завод и меня взяли на работу контролером в лабораторию по проверке точных инструментов. Работа нравилась, была ответственная, проверяли калибры, скобы, штангель-циркули и много точных измерительных приборов на микроскопах. Ставили свое клеймо и «парафинели» (в жидком горячем парафине) на каждое изделие. Запах парафина до сего времени помню. Одновременно сразу поступила на этом же заводе на вечернее отделение авиационного техникума. Заканчивала его и диплом получала уже в Ленинграде. Очень нравилась работа, но время берёт своё. Через два года вышла замуж за выпускника Вильнюсского радиотехнического военного училища Саваровского Юрия Семеновича 1937 г. р. Знакомы мы были с ним давно: я училась ещё в школе, а он учился в военном училище Вильнюса.

Сам он из Омска и приезжал ежегодно на каникулы. Гарнизон, куда его направили служить после училища, в этот момент был перебазирован в поселок Токсово – пригород Ленинграда, куда я с ним и уехала. В 1961 году у нас родилась дочь Ирина. Прожили мы в Выборгском районе Ленинграда почти 11 лет. Я окончила Политехнический институт, а Юра Академию связи. Было удобно, как раз недалеко от нас. По окончании Академии в 1971 году муж был направлен в Москву, где мы и проживаем до настоящего времени.

По окончании службы в армии по состоянию здоровья в звании подполковника муж был демобилизован из армии. Говорят, если есть талант у человека, то он талантлив во всем. И это действительно так! Окончив школу, училище, академию только с прекрасными оценками, мой муж нашел себя в творчестве.

Юрий Семенович – член Союза писателей России. К сожалению, в апреле 2018 года он умер, оставив после себя незабываемые шедевры: картины, изданные 13 книг стихов.

В Ленинграде я работала на заводе в должности мастера цеха, участка. По приезде в Москву работала на Электрохимическом заводе старшим мастером участка, старшим инженером Всесоюзного промышленного объединения Министерства химического машиностроения. Награждена множеством почетных грамот и медалью «Ветеран труда».

Дочь Ирина Юрьевна 1961 году окончила Московский институт имени Плеханова. В настоящее время она пенсионерка. Есть внук Станислав Петрович 1985 года рождения и правнучка, которой 2 года и 8 месяцев.

Работаю в общественной организации ветеранов войны, труда, правоохранительных органов. Начала свою деятельность с члена актива первичной организации №1. В 2012 году была избрана на должность председателя первичной организации ПО №1, в связи со знанием работы на компьютере по просьбе председателя районного Совета ветеранов Вишневского Г.С. переведена ответственным секретарем-оператором в районный Совет ветеранов, где и работаю по сей день. Награждена грамотами от главы Управы района, председателя РСВ, председателя СВ СВАО, главы муниципалитета района Южное Медведково, председателя Московской городской Думы.

Гордасевич Галина Алексеевна

Председатель медицинской комиссии Совета ветеранов района Южное Медведково.

Когда началась война, я гостила у родственников отца на Украине в небольшом городе Шостка. Фронт быстро приближался. Начались тревоги днем и ночью. По сигналу тревоги надо было бежать прятаться в погреб. Вот уже горизонт окрашен в багровый цвет и слышен постоянный гул. Звучат близкие звонкие взрывы. Это взрывают предприятия, чтобы не достались врагу. А мы никак не можем эвакуироваться: нет никакого транспорта. Состояние тревоги передается от взрослых детям. Наконец, разрешено погрузиться на открытые товарные вагоны, доверху наполненные зерном.

Путь до Москвы был долгим и трудным: разбомбленные дорожные пути, обстрел немецкими летчиками, возвращающимися на бреющем полете на базу, паровозные искры, прожигающие дырочки на одежде, отсутствие укрытия от пронизывающего ветра и дождя, проблемы с водой и питанием.

Когда стало понятно, что наши вагоны уже несколько дней гоняют по кольцевой железной дороге вокруг Москвы, покидаем наше временное жилье, с трудом пробираемся в Москву находим отца, который мобилизован на подготовку к эвакуации оборонного завода. Он отправляет нас догонять маму с младшими сестрами и братом, которые согласно распоряжению городского руководства, были уже отправлены в эвакуацию.

Встреча с мамой состоялась в деревне Верхние Кичи республики Башкирии. Взрослых привлекали к работе в колхозе. Я вместе с другими детьми собирала колосья. Школы на русском языке поблизости не было.

Поздней осенью 1942 г. переехали к отцу, который находился в городе Кирове, куда эвакуирован был завод. В заводском поселке была школа. Приняли меня, сразу во второй класс.

Занятия проходили в одноэтажном деревянном здании, похожем на барак, видимо недавно построенном, так как не было вокруг никакой растительности, даже забора и просто благоустроенного двора. Помню рыжую глину, налипавшую на обувь и делавшую ее тяжелой. Зимой топили плохо. Было холодно, а может знобко от голода. Так как эвакуированные все прибывали, город перестал справляться со снабжением по карточкам, начался голод. Есть хотелось все время. Летом было легче. Вместе с другими ребятами можно было пойти на старое кладбище, где найти какие-нибудь съедобные растения. Кислицу, хвощ, молодые еловые побеги, просто поживать хвоинки или липовых листочков. Можно летом было набрать кружку лекарственной ромашки, отнести в госпиталь, за что получить порцию серой каши, подслащенной сахаром. Мама с другими женщинами ездила в ближайшую деревню менять вещи на что-нибудь съедобное.

Основной едой был начищенный овес, который надо было долго варить, чтобы поучилось и первое и второе. Если везло, в меню включали «тошнотики», блюдо похожее на котлеты, которое делали из мерзлой картошки.

На уроках часто сидели в верхней одежде, так как топили плохо. Учебников не хватало. Занимались по очереди или группами. Тетради сшивали из газет или писали перьями, чернила носили в чернильницах-непроливашках.

В 1944 году вместе с родителями вернулись в Москву. В Москве было не так голодно. Продуктовые карточки давали регулярно. Жили в заводском бараке до 1956 года, так как нашу довоенную жилплощадь, несмотря на бронь, заняли другие люди.

Московская школа мне очень понравилась. Это было типовое здание, из серого кирпича. В четыре этажа с широкими окнами. Просторно и светло. Классы убирали сами, дежуря по графику. Учителя относились к нам по-доброму. Преподаватель, ведущий первый урок, всегда начинал с рассказа о фронтовых новостях, они уже были радостные. Армия победно продвигалась на запад. На большой карте в кабинете истории все больше было красных флажков, которыми отмечали освобожденные города. На первой большой перемене в класс приносили сладкий чай и булочку. Учебников тоже не хватало, и по-прежнему по одной книге занималось несколько человек, но мы не ссорились, помогали друг другу, более успешные ученики помогали отстающим. На партах стояли такие же непроливашки, но писали уже в настоящих тетрадях. В классе было по 40 чел. занимались в три смены.

На занятия надо было ходить в форме, в нашей школе она была синего цвета. К темно-синему платью полагался черный фартук и темные ленты, по праздникам белый фартук и белые ленты. Даже в гости в мужскую школу на совместные вечера нужно было идти в этой праздничной форме.

В школе была пионерская и комсомольская организации. Прием в них проходил торжественно и празднично. Через эти организации проводилась внеклассная воспитательная работа. Комсомольцы работали отрядными пионервожатыми, организовывали игры на переменках с малышами. Старшеклассникам полагалось на перемене ходить парами по кругу. За таким порядком следили дежурные учителя.

Я была активной пионеркой и активной комсомолкой. Очень популярны были самодеятельные театры. Мне почему-то доставались мужские роли.

Самим любимым развлечением была поездка большой дворовой компанией на салют в честь освобождения города в центр на Манежную площадь, где устанавливали огромные прожектора, а где-то совсем рядом стреляла пушка, гильзы от которой собирали на память. В перерывах между залпами лучи прожекторов пронизывали небо, то поднимаясь вертикально, то кружась, то скрещиваясь, высвечивая государственный флаг и портреты В.И. Ленина и И.В. Сталина. Праздничная толпа кричала «Ура!», пели песни, было весело и радостно в шумной толпе.

И вот наступил самый радостный день – День Победы. Вместе со всеми я тоже радовалась этому всенародному празднику. Было праздничное мероприятие в школе, пели любимые военные песни, читали стихи о подвигах наших солдат.

В 1948 году после окончания семи классов, получив по тем временам неполное среднее образование, я поступила в Московское педагогическое училище, так как надо было скорее получать профессию и помогать родителям поднимать младших детей.

Трудовую деятельность начала на 3 курсе, выезжая работать в летние пионерские лагеря пионервожатой.

В 1952 году после окончания педучилища была направлена по распределению на работу старшей пионервожатой в мужскую школу №438 Сталинского района Москвы.

Отработав по распределению три года, перешла на работу по профессии учитель начальных классов в школу № 447 и продолжала учиться на вечернем отделении МЗПИ. С сентября 1957 года после окончания института работала в средней школе учителем русского языка и литературы. До сентября 1966 года в школе №440 Первомайского района. По болезни с сентября 1966 года переведена на работу методиста в Первомайский РОНО.

В связи с переменой места жительства переводом была оформлена в школу №234 Кировского района, теперь это район Северное Медведково.

Я любила свою работу. Стремилась использовать новейшие формы и методы, добиваясь от каждого ученика знания программного материала. Одновременно как классный руководитель много внимания уделяла общему развитию своих учеников, организовывала посещения музеев, театров, выставок, походы по местам боевой славы, по памятным местам Подмосковья. Была инициатором разных школьных начинаний. Так, во дворе школы №440 Первомайского района до сих пор стоит обелиск в память учеников, погибших в боях за родину, который был установлен по моему предложению и активному участию.

Моя профессиональная деятельность неоднократно отмечалась грамотами органами народного образования различного уровня. В апреле 1984 года была награждена медалью «Ветеран труда». В июле 1985 года было присвоено звание «Отличник народного просвещения РСФСР». В 1997 году получила медаль 850-летия Москвы.

Одновременно с преподаванием активно участвовала в общественной работе. С 1948 по 1959 годы состояла в рядах ВЛКСМ, была бессменным секретарем комсомольской школьной организации, с сентября 1960 года до роспуска партии была членом КПСС.

В сентябре 1991года я поступила на работу воспитателем в школу-интернат для слепых детей, где проработала до августа 2006 года.

Общий трудовой стаж 53 года.

С августа 2006 года включилась в работу Совета ветеранов. Первые полгода была в активе первичной организации №3, потом была приглашена в районный Совет на должность председателя социальной бытовой комиссии. В настоящее время возглавляю медицинскую комиссию. С июня 2012 года имею памятный знак «Почетный ветеран Москвы».

Дубнов Виталий Иванович

Председатель первичной организации №2

Совета ветеранов района Южное Медведково

Я, Дубнов Виталий Иванович, родился 5 октября 1940 года в городе Лесозаводске Приморского края. После победы СССР над Японией и освобождения Южного Сахалина переехал в составе семьи на Сахалин, куда направили отца начальником строительства сухого дока для ремонта кораблей в г.Невельск.

В городе Невельск окончил среднюю школу и в 1958 году поступил в Томский Государственный Университет на Физический факультет.

После окончания университета в 1964 году был направлен на работу инженером на предприятие оборонной промышленности Москвы. В 1992 году был назначен Главным инженером на одном из предприятий научного производственного объединения «Энергия» в г. Москве.

В период работы в оборонной промышленности удостоен государственных и правительственных наград: Указом Президиума Верховного Совета СССР награжден медалью «За трудовое отличие», Приказом министра присвоено звание «Лучший руководитель испытаний министерства».

В 1994 году окончил курсы при Правительстве Российской Федерации по приватизации предприятий. Участвовал в работе федеральных фондов приватизации в качестве управляющего акциями ОАО «ЦНИИС».

В период работы с 2010 по 2015 годы работал в должности Генерального директора одного из предприятий корпорации «Трансстрой». С 1 июля 2015 года вышел на пенсию. Ветеран труда.

В настоящее время служу в общественной организации, Районном Совете ветеранов, являюсь Председателем первичной организации №2 Совета ветеранов района Южное Медведково.

Семейное положение: женат, жена Лариса Петровна Лаппо и две дочери – Валерия и Юлия. Лариса Петровна – филолог, учитель истории, окончила Томский Государственный Университет, историко-филологический факультет. Валерия (старшая дочь) – провизор, окончила 1-й Московский Медицинский институт. Юлия (младшая дочь) – экономист, окончила Академию народного хозяйства им. Плеханова. Сын дочери Валерии Савелий – мой внук, учится в Московской Высшей школе экономики.

Мои воспоминания о детских годах, проведенных на Сахалине после войны. Советская Армия в короткий срок освободила Южный Сахалин от японской армейской группировки, и гражданское население японцев не успело эвакуироваться в Японию. Японцы составляли основную рабочую силу на строительстве сухого дока. Руководили строительством русские специалисты. Надо сказать, что японцы очень трудолюбивые и очень вежливые в общении, в том числе и с русскими детьми. Быт японцев был очень прост, когда наступало время отлива и береговое дно океана обнажалось на сотни метров, японские женщины брали большие плетеные корзины и шли по мелководью далеко от берега. Они собирали в корзины мелкую рыбу, небольших крабов, моллюсков, осьминогов и морские водоросли. Это составляло пищу японцев после приготовления в маленьких печурках типа наших буржуек. Рис, который предварительно оплачивался, развозили мешками по домам на телегах. Магазинов в городе не было. Русские семьи получали продукты по карточкам из запасов Ленд-лиза. Жили японцы в маленьких домиках (фанзах), построенных из легких материалов, входные двери в фанзах были раздвижные решётчатые и оклеены промасленной бумагой. Русские дети протыкали пальцем эти двери, за что получали нагоняй от своих родителей. Отапливались фанзы от буржуек, при этом, труба дымохода располагалась по периметру внутри фанзы и, только потом выходила наверх. Город Невельск (в прошлом Хонто) небольшой город на Южном Сахалине. В городе была одна средняя школа, в которой русские дети учились вместе с японскими детьми на русском языке. В то время было обязательное семилетнее образование, и в старших классах учились те, кто хотел поступить в институт. Со мной с первого класса и по десятый учился мой друг японец Чиба Норико, который поступил в Горный институт во Владивостоке и впоследствии работал начальником крупной угольной шахты на Сахалине. Вспоминается трудное послевоенное детство. Как тоже рыбачили в море, сами мастерили себе самокаты, в какие игры играли. Как первые ботинки купили, когда пошел в первый класс. До школы шел босиком, и ботинки одел только перед школой. Занимались спортом. И серьезно учились, старались. Посещали различные кружки в Домах пионеров. Но очень хотели и стремились учиться. А как одевались, смешно вспоминать. Портфелей не было, мать сшила сумку из рогожки через плечо. Есть, что вспомнить, и детям это интересно слушать. Много вопросов задают, когда выступаю перед учащимися школы.

К 70-летию Поб еды в Великой Отечественной войне, управой района планируется установка памятного камня защитникам Родины – жителям деревень, сел и города Бабушкина (территория современного Северо-Восточного административного округа) ушедшим на фронт в годы войны 1941-1945 гг.

Нам требуются воспоминания очевидцев данных событий, названия деревень, сёл, ФИО людей ушедших на фронт (можно с биографией и фото).

Предложения принимаются по электронной почте [email protected] с указанием контактной информации.

Антошин Александр Иванович

Воспоминания члена общественной организации бывших

малолетних узников фашизма концлагерей

Александр Иванович родился 23 февраля 1939 г. в г.Фокино (бывший поселок Цементный) Дятьковского района Брянской области. Изгнан в концлагерь Алитус (Литва) в 1942 г. «У мамы – нас было четверо детей, - вспоминает Александр Иванович, все впоследствии вернулись домой. Страшное было время, - продолжает рассказ Александр Иванович,- многое стерлось из памяти, помню колючую проволоку, нас голых толпами загоняют под душ, полицейские на лошадях с плетками, очередь за бурдой, куда-то забирают детей еврейской национальности и громкий рев родителей, некоторые из которых позже сошли с ума. Красная армия нас освобождает, поселили нас в дом к одинокому литовцу и снова попадаем в капкан».

«Одна из страшных картин: Случилось это вечером, - продолжает свой рассказ Александр Иванович, - за окном послышалась стрельба. Мама тут же спрятала нас в земляной подпол. Спустя какое-то время стало жарко, горел дом, мы горим, выбираемся в дом. Тетя Шура (мы вместе находились в концлагере) выбивает оконную раму и выбрасывает нас детей на снег. Поднимаем головы, перед нами в зелено-черной форме стоит отряд. На наших глазах расстреляли хозяина дома. Разгул этих молодчиков со стрельбой мы слышали каждый вечер, позже узнали, что это были «лесные братья» - бандеровцы.

Вернулись в родной г.Фокино в 1945 г., дома были сожжены, жить было негде. Нашли вырытый погреб, в нем и жили, пока не вернулся в войны брат мамы, он помог построить небольшой домик с печкой-буржуйкой. Отец с фронта не вернулся.

В 1975 г., Александр Иванович закончил Московский государственный заочный педагогический институт, работал в средней школе № 2 г.Фокино преподавателем черчения и изобразительного искусства. На пенсию ушел в 1998 г.

БЕЛЬЦОВА (Брок) ГАЛИНА ПАВЛОВНА

Родилась в 1925 г. Когда началась Великая Отечественная война, Галине было 16 лет. Она училась в 10 классе московской школы. У всех комсомольцев того времени, было одно желание – попасть на фронт. Но в военкоматах отсылали домой, обещая, когда будет необходимость, вызвать повесткой.

Лишь в 1942 г. Галине Павловне удалось поступить в Московское Краснознаменное военно-авиационное училище связи. Вскоре в училище начался набор курсантов, желающих учиться на стрелков-бомбардиров. Семерых курсантов, в том числе и Галину, прошедших все комиссии, отправили в г.Йошкар – Олу в запасный авиационный полк. Учили элементарным правилам
самолетовождения и обращению с оружием. К полетам привыкали не сразу, многие чувствовали себя в воздухе неважно. Когда дошла очередь до прыжков, то большого желания прыгать у курсантов не было. Но слов инструктора: «Кто не прыгнет, тот на фронт не попадет» оказалось достаточно, чтобы все отпрыгали в один день.

Огромное впечатление произвел женский экипаж, прибывший за девушками с фронта. «С каким восхищением и завистью смотрели мы на летчиц-фронтовиков, на их смелые лица и боевые ордена, - вспоминает Галина Павловна, - так хотелось скорее попасть туда!»

И вот 6 апреля 1944 г., Галина с группой других девушек – летчиц прибыли на фронт, под Ельню. Встретили их тепло и радушно. Но на боевой вылет пустили не сразу. Сначала изучали район боевых действий, сдавали зачеты, выполняли учебные полеты. Очень быстро сдружились со своими новыми боевыми товарищами.

23 июня 1944 г., Галина получила свое первое боевое задание – уничтожить скопление живой силы и техники противника в районе Риги. То, что на карте обозначается линией фронта, с воздуха оказалось широкой полосой черных шапок разрывов зенитных снарядов. Это отвлекло внимание, летчицы совсем не видели земли и сбрасывали бомбы, ориентируясь на ведущий экипаж. Задание было выполнено.

Так началась боевая жизнь Галины Павловны, в бой водили закаленные в боях и обстрелянные летчицы. После нескольких вылетов стали чувствовать себя более уверенными, стали больше замечать, происходящее в воздухе, и на земле. Прошло немного времени, и молодые экипажи показали примеры мужества и храбрости.

«Однажды мы летели на бомбардировку артиллерии и танков противника у Иецава в районе Бауска (Прибалтика), - вспоминает Галина Павловна. Как только перешли линию фронта, мой летчик Тоня Спицына показала мне приборы:

Сдает правый мотор, совсем не тянет.

Мы начали отставать от строя. До цели оставалось еще несколько минут. Наша группа уже далеко впереди. Приняли решение идти самостоятельно. Отбомбились, сфотографировали результаты удара и назад, домой. Группы уже не видно, истребители прикрытия ушли с ней. И вдруг вижу: справа в атаку на нас идет «фоккевульф». Я начала стрелять, дала несколько очередей. А тут еще один «фоккер», но уже справа спереди. Он шел прямо на нас, но в самый последний момент не выдержал, отвернул. Никакого страха, только злость, что не можешь расстрелять стервятника, - он был в мертвой зоне, не обстреливаемой ни одной из огневых точек нашего самолета. Еще одна атака – снизу сзади. Там огонь вела стрелок Рая Радкевич. И вдруг рядом красные звезды! Наши истребители поспешили к нам на выручку. Ох, как вовремя! Проводив нас за линию фронта, они ушли, помахав на прощание крыльями».

Летчики из соседних «братских» полков очень хорошо относились к советским летчикам, сначала даже не верили, что на Пе-2 летают девушки, а потом даже восхищались. «Девочки, не робейте! Прикроем» - часто было слышно в воздухе на ломанном русском языке… А когда в небе друзья, не так страшен даже атакующий вражеский истребитель.

Последний день войны. Ночью сообщили, что война кончилась. Новость ошеломляющая! Так давно ждали, а узнав, не поверили. Слезы на глазах, поздравления, смех, поцелуи, объятия.

После войны Галина Павловна вернулась домой. Московский комитет партии направил Галину на работу в органы государственной безопасности. В 1960 г., закончила заочно исторический факультет Московского государственного университета, работала преподавателем истории в средней школе в городе Камышин, на Волге. Закончила аспирантуру, защитила кандидатскую диссертацию, работала доцентом в МГСУ.

БЕЛЯЕВА (девичестве Глебова) НАТАЛИЯ МИХАЙЛОВНА

Наталия Михайловна родилась 17 марта 1930 г. в г.Ленинграде, в клинике им. Отто, которая до сих пор находится на Васильевском Острове, около Ростральных колонн.Мама Наталии была врачом педиатром, заведовала детской клиникой № 10 Октябрьского района. Отец работал научным сотрудником во Всесоюзном институте защиты растений, под руководством академика Вавилова защитил диссертацию. которые сражались между собой. Один подбитый в виде факела падал на землю, другой победоносно улетел в сторону. Такой страшной картиной предстала война для детских глаз Наталии.

Постепенно жизнь налаживалась, открылись школы. На большой перемене школьникам разносили по куску хлеба. Немецкий язык учить не хотели, бастовали против этого урока, обижали учительницу немецкого языка. Школы перешли на раздельное обучение: мальчики учились отдельно от девочек. Позже ввели форму, черные сатиновые фартучки на каждый день, белые одевали на праздник.

Наталия Михайловна росла болезненным ребенком, поэтому в 1 и 2 классах проходила обучение дома, занималась музыкой, учила немецкий язык. В 1939 г., умерла мама, девочку воспитывали отец и дед, который тоже был врачом. Дед работал в Военно-медицинской академии отоларингологом у известного академика В.И.Воячека.

Летом 1941 г., вместе с отцом, Наталия отправилась в экспедицию в Белоруссию. Когда они услышали объявление о начале войны, бросили чемоданы и побежали к железнодорожному вокзалу. В поезде с трудом хватило места в последнем вагоне, который успел уйти из Бреста. Состав был переполнен, люди стояли в тамбурах. Отец показал свой мобилизационный вкладыш в военном билете и, указав на меня - сироту, умолял впустить в вагон.

В Бобруйске загудели тревожно гудки паровоза, состав остановился и всех высадили из вагонов. В небе появились два самолета,

Отца Наталии забрали в первые дни войны на фронт, осталась девочка на попечении деда и домработницы. Отец служил на Ленинградском фронте, защищал блокадный Ленинград. Был ранен и контужен, но продолжал оставаться в строю до полного снятия блокады. В 1944 г., его перевели в Севастополь.

В середине сентября 1941 г., перестали работать школы, снижались граммы хлеба, печное отопление стало невозможным, топили мебелью и книгами. За водой ходили на Неву 1 раз в 2 или больше недель с санками и ведром.

Война не щадила людей, из оставшихся соседей, а до войны в 8-ми комнатах коммунальной квартиры жило 36 человек, в живых осталось 4 человека. В январе 1942 г., в госпитале умер дед Наталии, последние 3 месяца он жил на работе, транспорт не ходил, а сил идти пешком домой не было.

В конце осени и особенно зимой 1941-1942 гг. Наталия с домработницей Надей, девушкой 18-19 лет от роду, все время лежали на одной кровати, стараясь согреть друг друга. Надя 1 раз в 2-3 дня ходила отоварить карточки, приносила хлебушек, который потом резала на кусочки, подсушивала и девочки, лежа в кровати, его сосали, чтобы продлить процесс еды.

Весной 1942 г., хлеб стали прибавлять с 110 г – 150 – 180 г, стало теплее на улице, появилась надежда на жизнь. В конце 1942 г., получив приглашение из Дворца пионеров, Наталия стала членом агитбригады. С педагогом и еще 2-мя мальчиками 10 и 12 лет, они ходили по госпиталям устраивали концерты, для тяжелобольных пели, декламировали прямо в палатах. Особенно пользовалась большим успехом песня, в которой был следующий припев: «Любимая, далекая, дочурка синеокая, нежно мишку укрой, вот окончиться бой, твой отец вернется домой. На коротких походных привалах, и в суровых бессонных ночах, ты всегда предо мною вставала с этим плюшевым мишкой в руках». Солдаты целовали детей и смахивали слёзы с глаз. Заканчивали свои выступления ребята на кухне, где их угощали чем-нибудь.Первый салют по поводу снятия блокады встречали на льду реки Невы, с осипшими голосами. Потом орали «Ура!» на Мариинской площади, а в 1945 г. радовались по случаю Победы.

Н
аталия Михайловна вспоминает колонну жалких немцев, которую вели по центру Ленинграда. В душе было смятение - гордость победителей сменилось состраданием к этим пленным, но все же людям.

В 1948 г., после окончания школы, Наталия Михайловна поступила в 1-й медицинский институт им. И.П. Павлова, который в 1954 г. успешно окончила, выбрав специальность инфекциониста. После окончания клинической ординатуры, защитила кандидатскую диссертацию. Работала старшим научным сотрудником в ВНИИ гриппа, с 1973 г. ассистентом, доцентом в Ленинградском ГИДУВЕ.

В 1980 г., по семейным обстоятельствам переехала в Москву. Защитила докторскую диссертацию, стала профессором, а с 2004 г., зав. кафедрой в РМАПО.

За годы работы побывала в очагах гриппа, дифтерии, брюшного тифа, сальмонеллёза, холеры, ВИ Z -инфекции в Колмыкии.

Постоянно читает лекции врачам, ведет консультацию тяжелых диагностических больных, ездит в командировки.

Около 20 лет Наталия Михайловна была главным ученым секретарем Всесоюзного, а затем Российского научного общества инфекционистов, руководителем аспирантов.

Наталия Михайловна заслуженный врач РФ, автор 200 научных публикаций.

В настоящее время продолжает заведовать кафедрой инфекционных болезней РМАПО, доктор медицинских наук, профессор.

Наталия Михайловна является членом 3-х ученых советов по защите диссертаций, членом правления Научного общества инфекционистов, «Заслуженных врачей России», редакционного совета специализированных журналов.

Сын Наталии Михайловны тоже врач, выросли уже внук и внучка, подрастает правнучка. Внучка тоже врач, в 5 поколении!

Наталия Михайловна награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда», медалями «За оборону Ленинграда», «За Победу в Великой Отечественной войне», «Ветеран труда», «Заслуженный врач Российской Федерации», «80 лет ВЛКСМ», другими многочисленными юбилейными медалями. Имеет почетный серебряный орден «Общественное признание».

Любит свою семью, работу, Россию! Верит свято в нее!

БАРАНОВИЧ (Симоненко) НАТАЛЬЯ ДМИТРИЕВНА

Участник Великой Отечественной войны.

В 1930 г., ее семья переезжает в г. Харьков, так как отца переводят туда работать. Здесь Наталья Дмитриевна окончила школу и поступила в институт. После института она по распределению попадает в районный поселок Б.Колодец Херсонской области Там
онаработает учителем средней школы.

Когда началась война, г. Харьков попадает в оккупацию немецких войск, на Северском Донце идут бои. Школу закрывают и разворачивают в ее здании военно-полевой госпиталь. 3 учительницы, и Наталья Дмитриевна в их числе, добровольно вызываются работать в нем. Вскоре советские войска вынуждены отступать. Госпиталь расформировывают, часть его сотрудников направляют в тыл. Теперь в школе дислоцировалась воинская часть - 312 батальон авиационного обслуживания, 16 РАО, 8 ВА, - и Наталья Дмитриевна с двумя коллегами по школе стали военнослужащими. В этом батальоне она проработала до конца войны и прошла длинный путь до Берлина, где и встретила Победу!

Наталья Дмитриевна награждена орденом «Отечественной войны», медалями «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», Жукова, Чешской республики, знаком «Фронтовик 1941-1945 гг.», 8-ю юбилейными наградами, медалями и памятными знаками, в том числе «65 лет победы в Сталинградской битве».

После войны ее и мужа-военнослужащего направили в г. Черновцы. Там она окончила Черновицкий университет и стала преподавать в школе. После демобилизации супруга семья переехала в Москву, на родину мужа. Сначала Наталья Дмитриевна работала учителем в школе, затем редактором в НИИ резиновой промышленности - вместе с мужем она проработала там 20 лет. Ей неоднократно вручали грамоты и благодарности, награждили медалью «За доблестный труд».

После выхода на пенсию Наталья Дмитриевна решила не сидеть дома: уже через год она устроилась работать заведующей детского сада № 1928 Кировского района (ныне р-н Северное Медведково),

В мирное время она работала с таким же рвением и энтузиазмом, как и во время войны. За свой непростой труд она часто получала награды, ее детский сад считался лучшим в районе, а все коллеги и родители с теплотой вспоминают их дружный коллектив.

Владимир Антонович, ее супруг, тяжело болел. Он скончался в 1964 г., и Наталье Дмитриевне пришлось в одиночку ставить на ноги дочь – студентку. Было непросто, но сейчас мама гордится дочкой: она стала доктором наук и профессором, заведующей кафедрой и автором учебников.

Наталья Дмитриевна всегда старается честно жить и работать, помогать людям по мере сил, поддерживать хорошую физическую и психологическую форму. Она жадно интересуется всем, что происходит в нашей стране и в мире. Несмотря на то, что в обоих глазах искусственные хрусталики, она много читает и смотрит фильмы. Наталья Дмитриевна по-настоящему любит людей и помогает им и словом, и делом.

Наталья Дмитриевна Баранович в верхнем ряду первая слева.

В этом году Наталье Дмитриевне исполняется 95 лет!

ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!

БАРСУКОВ ВЛАДИМИР ЕГОРОВИЧ

Владимир Егорович родился 15 июня 1941 г., в г. Жиздра Калужской области. Когда фашисты оккупировали Калужскую область и город Жиздра все жители на себе ощутили, что такое фашизм: человеконенавистничество, презрение к другим народам, культ грубой силы, унижение человеческой личности.

В августе 1943 г., всю семью Барсуковых: маленького Вову, его сестру и маму немцы насильственно вывезли в Литву в концлагерь «Алитус».

Совсем ребенком он прошел «лагерь смерти», который навсегда остался в эго памяти.

Вспоминать те годы, не содрогаясь от ужаса и боли нельзя. Сначала их разместили в бараке, где не было ничего. «Мы лежали на цементном полу. Мама укладывала детей себе на грудь, и защищала от леденящего холода цемента, - вспоминает Владимир Егорович. - Пленных использовали на любых работах: погрузка, уборка территории. Кормили брюквой и водой, где плавали непонятно чьи кусочки мяса. К лагерю иногда пробирались местные жители и бросали нам еду. Мы ползли за едой, а немцы в это время в нас стреляли», - продолжает рассказ Владимир Егорович. Во всех концлагерях были голод и побои. Каждый день фашисты увозили десятки людей, которые потом уже не возвращались. Немецкие лагеря были нацелены на физическое и моральное уничтожение человека. Особенно страдали дети.

В сентябре 1944 г., фашисты начали вывозить узников в Германию. На границе с Польшей, грузовые вагоны, в которых перевозили людей, освободила группа партизан. Дорога домой была долгой и тяжелой, почти два месяца голодные и полураздетые добирались до дома, а когда прибыли в г. Жизру, увидели сожженный город. Стояли только печные трубы, не было ни одного дома. Но все равно была радость, что оказались на Родине. «В сердце жила надежда, что скоро вернется отец с фронта и жизнь наладится, - вспоминает Владимир Егорович, - но получили похоронку. Отец погиб 15 марта 1945 г. в бою на подступах к г. Шуцендорф».

Жили в землянке, через 4 года, мама Владимира получила ссуду на постройку дома.

С 1947 по 1958 г., учился в школе, затем работал на Людиновском тепловозостротельном заводе токарем. С 1964 по 1967 г. участвовал в геологоразведочной экспедиции в г. Воркуте, куда уехал за компанию с товарищем.

В 1968 г., закончил Московский институт радиоэлектроники и автоматики. Работал в академии медицинских наук старшим инженером по мед. оборудованию. В 1995 г., вышел на заслуженный отдых начальником конструкторского бюро.

Владимир Егорович любит играть с друзьями в шахматы и домино.

ВАЛУЙКИН ГЛЕБ БОРИСОВИЧ

Глеб Борисович родился 16 октября 1937 г., в г.Павловске Ленинградской области.

В 1941 г., фашистские войска подошли к городу Ленинграду, и началась блокада города. Все жители оказались на оккупированной территории. Обстрелы шли днем и ночью, снаряды попадали в дома, от возгорания одного дома, сгорали целые улицы. Вот так в одночасье семья Валуйкиных осталась без крыши над головой. Семья перебралась жить в дом бабушки.

Основная забота родителей стала борьба с голодом. Мама уходила за город на поля, чтобы собрать неубранные овощи. Весной 1942 г., множество семей, в том числе и семью Валуйкиных, погрузили в железнодорожные вагоны и отправили в Германию. В районе города Шауляй (Литва) семьи рассортировали по хуторам. В одном из которых, в доме помещика работали родители Глеба Борисовича в качестве разнорабочих. Они выполняли разную работу на приусадебном участке и во дворе, ранним утром они уходили на работу и возвращались обессиленные, мокрые, голодные и холодные поздно вечером, за это получали крышу над головой и питание.

В 1944 г., войска Красной армии освободили пленных, и семья вернулась домой в г.Красное Село.

ДЕЙЧМАН ЛЕВ ПЕТРОВИЧ

Воспоминания участника Великой Отечественной войны

Родилась 6 февраля 1925 г. в г. Кременчуг, Полтавской области в семье рабочих.

В 1932 г., поступил учиться в школу, а в 1940 г., в Московское ПТУ № 1 железнодорожного транспорта, в годы войны студенты в стенах училища изготавливают снаряды, которые затем оправляют на фронт. В 1943 г. постановлением Правительства СССР Л.П. Дейчман призван на военную службу. Сначала новобранцы проходили подготовку для отправки на фронт, а в 1944 г., принимал участие в боевых действиях на 1–ом Прибалтийском фронте, 3-ом Белорусском на двух Дальневосточных фронтах в составе сначала 14-ой отдельной истребительно-противотанковой артиллерийской бригады, затем 534 и 536 истребительно-противотанкового артиллерийского полка. За участие в боевых действиях 14 отдельная И.П.А.Б. удостоена орденов Суворова и Кутузова, полки орденами Кутузова, и личный состав был представлен к правительственным наградам. Лев Петрович служил подносчиком снарядов в артиллерийской батарее орудий.

Л.П. Дейчман награжден орденом «Отечественной войны II степени», медалями «За отвагу», «За взятие Кенинсберга», «За победу на Германией», «За победу над Японией» и др.

В 1948 г., демобилизован из армии. Окончил Московский пищевой техникум по специальности техник – механик. Около 50 лет проработал на промышленных предприятиях и транспорте города Москвы. Был награжден трудовыми медалями.

Лев Петрович и сейчас в строю, занимался общественной деятельностью, выступал перед молодежью и школьниками с рассказами о мужестве наших солдат, о том, какой ценой досталась Победа.

Несмотря на преклонный возраст, активно принимает участие в спортивных соревнованиях не только района, но и округа. Имеет более 20 спортивных наград и благодарственных писем. Любит ходить на лыжах, участник ежегодных соревнований «Лыжня Москвы» и «Лыжня России».

В 2014 г., в составе Московской делегации выезжал за рубеж.

В настоящее время является председателем Совета ветеранов 2-ой гвардейской армии, в 2014 г., удостоен звания Почетный ветеран города Москвы.

Сотрудники управы, администрации МО, УСЗН района Южное Медведково от всей души поздравляют Вас с юбилеем!

Желаем крепкого здоровья, спортивных побед, внимания, заботы и уважения со стороны родных и друзей!

ДУБРОВИН БОРИС САВВОВИЧ

Участник Великой Отечественной войны.

Бабушка по линии матери из крестьянской семьи из деревни под городом Левишевичи. Мама окончила медицинский институт, работала врачом в Лефортовской больнице. Отец роддом с Украины из г. Умань, работал типографским рабочим, а потом комиссаром 1-й конной Армии, в последующем инженером на заводе ЦГАМ, был начальником одного из крупных цехов.

«Учится начал с 6 лет, учился я посредственно, ни читать, ни писать не любил, воспринимал все на слух»,- вспоминает Борис Саввович.

В 1936 г., отца арестовали как врага народа, он погиб в тюрьме, потом «воронок» приехал за мамой, ее арестовали, потому что не донесла на врага народа. Девятилетнего Бориса и его трехлетнюю сестру забрала к себе бабушка. Все вещи продали или обменяли на еду, и все равно жили впроголодь.

В лагере г.Минусинска не стало врача, начальник лагеря назначил им мать Бориса. 6 лет она просидела в тюрьме, и вышла оттуда инвалидом. Мама работала врачом и осталась на поселении в Остяко-Вагульском округе. Будучи сама не здоровой, выезжала на вызов к больным на лыжах. Ее любили.

Когда началась война, Борис Саввович пошел работать на оборонный завод токарем, делал снаряды для противотанковых орудий, работал по 12 часов. У Бориса была бронь, но в 1944 г., он отправился на фронт добровольцем. Попал в пехоту в стрелковый полк, из которого его направили в авиацию. Сначала был мотористом, потом попросился в воздушные стрелки. Стал воздушным стрелком – четвертым членом экипажа после летчика, штурмана и радиста. Стрелок должен лежать, распластавшись по дну самолета, и охранять хвостовую часть машины. Воздушные стрелки гибли чаще остальных членов экипажа. И в первый же день пришлось столкнуться с приметами.

В казарме сказали: «Выбирай, куда сложить вещи». Я смотрю все густо уложено вещмешками, а посредине есть пустое место. Я положил туда свой вещмешок и отправился на задание. Когда Борис Саввович вернулся, встретили его странно: «Ты что вернулся? А мы уже и не ждали». Оказалось, была примета, если новый стрелок положил свой вещмешок на место убитого, он обречен.

Так я остался без шинели. Оказалось ее обменяли на польскую водку, - вспоминает Борис Саввович, - а мне, чтобы не расстраивался, налили стакан.

Воевал на 1-м Белорусском фронте, освобождал Белоруссию, Польшу, Варшаву, Германию. Закончил войну в Фалькенберге в звании рядового. Чем весьма гордится, в общей сложности прослужил в армии 7 лет.

После войны Борис Саввович поступил и успешно окончил Литературный институт им. Горького. Как истинный патриот, преданный своей Отчизне, поэт Борис Дубровин не смог жить спокойной творческой жизнью. 30 лет тесной дружбы с пограничниками дали возможность поэту побывать на всех участках границы (кроме норвежской). Во время афганской войны Борис Саввович вместе с артистами выступал под обстрелом. А под песню на его стихи «Путь домой» наши войска выходили из Афганистана. Он член Союза писателей, лауреат многих международных конкурсов и литературных премий, телевизионного конкурса Песня года «Из XX в XXI век», всероссийского конкурса «Победа-2005», лауреат медали им. С.П.Королева. Автор 41 книги – 33 поэтических сборников и 8 книг прозы. 62 стихотворения вошли «Антологию мировой поэзии». Около 500 его стихотворений стали песнями, которые исполняли и исполняют М. Кристалинская, И.Кобзон, А.Герман, В.Толкунова, Э.Пьеха, Л. Долина, А.Барыкин и мн. другие. Его стихи переведены и изданы в Югославии, Польше, Германии.

Борис Саввович по праву гордится своими медалями: орденом Отечественной войны II степени, медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», польскими медалями.

ЕВСЕЕВА ФАИНА АНАТОЛЬЕВНА

Родилась 27 января 1937 г., в г. Ленинграде. Когда началась война, Фаине исполнилось 4,5 года, а сестренке 2 года.

Отца забрали на фронт, и он в звании ст. лейтенанта, всю блокаду, почти 900 дней защищал Пулковские высоты. Семья Фаины Анатольевны жила в ближнем пригороде, в г. Урицке, возле Финского залива.

Не прошло и месяца после начала войны, как немецкие войска оказались в Урицке. Жителей загнали в подвалы с детьми. А затем немцы выгнали всех из подвалов, не дав взять ни вещей, ни денег, ни еды, ни документов. Выстроили всех в колону на шоссе, идущем вдоль Финского залива и с собаками погнали к Ленинграду. 15 км народ бежал бегом. Мама несла на руках младшую сестру Фаины Анатольевны, а Фаина, держась за руку бабушки, бежала сама. Когда подошли к Ленинграду, повезло тем, кто бежал первым, в их числе оказались и родственники Фаины Анатольевны. Они успели пройти через загранпост, остальных отсекли огнем. Семье удалось сбежать, в Ленинграде они нашли родственников и временно поселились у них в комнате 16 кв.м – 10 человек. Прожили 7 месяцев в голодном аду, под вечной бомбежкой. Зима в 1941 г., была холодная, стрелка термометра опускалась к отметке – 38 0 С. В комнате стояла печка-буржуйка, дрова быстро закончились, и топить ее пришлось, сначала мебелью, затем книгами, тряпками. За хлебом ходила мама, хлеб отпускали строго по карточкам, она же, после уборки капусты на полях, собирала промерзшие капустные листья на окраине Ленинграда. Воду черпали из р. Невы. Однажды она увидела ком муки, плывший по воде, класть его было некуда, не раздумывая, она сняла с себя юбку, и принесла домой. Счастливая шла по городу в одних штанах. В какой-то момент зарезали кошку, из ее мяса целый месяц варили бульон. На бульон шли кожаные ремни, из клестера делали холодец. Каждый месяц умирали от голода люди. Из 10 родственников Фаины Анатольевны, в живых осталось трое: она сама, ее сестра и мама. Спас их отец, он помог жене с детьми эвакуироваться через Ладожскую Дорогу жизни на Урал в Челябинск. Ладожскую дорогу тоже бомбили и днем, и ночью. Перед машиной, на которой ехала Фаина с мамой и сестрой, в машину с людьми попала бомба, и она ушла под лед.

Дальше путь на Урал лежал по железной дороге. Людей погрузили в поезд, вагоны которого были приспособлены для перевозки скотины, на полу лежала солома, посреди вагона – буржуйка, которую топили военные. Никто по вагону не ходил, народ лежал полумертвый. По пути следования поезда, на остановках выгружали умерших, а детям давали по блюдечку теплой жидкой пшенной каши. В Челябинске Фаину разлучили с мамой. Ее положили во взрослую больницу, дочек в детскую. В детской больнице девочки заразились дифтерией, через три месяца Фаину с сестрой выписали. Жили они у тети Марии, маминой сестры. Работала она посудомойкой в заводской столовой и имела возможность приносить вечером горсть пригоревшей еды, этого было мало, поэтому днем девочки старались добыть себе еду самостоятельно. Дом, в котором они проживали, располагался недалеко от железной дороги, рядом с заводом, на который возили белую глину. Выпавшую из вагонов глину, девочки собирали и ели целыми днями. Она казалась им сладкой, вкусной, масляной. Маму выписали еще через 3 месяца из больницы, она устроилась на завод, получала паек, жить стало сытнее.

Чтобы вернуться в Ленинград, необходим был вызов. Чтобы узнать, жив ли отец, маме пришлось поехать в Ленинград. Сдав дочек в детский дом, она отправилась на Родину. Страшная картина открылась ее взору, в Урицке не осталось ни одного дома, возвращаться было некуда. Она отправилась в Ленинград к сестре отца. Какова же была радость, когда там она встретила своего мужа, который после войны остановился у сестры пожить. Вместе родители вернулись в Урицк, нашли полуразрушенный подвал и стали его благоустраивать: отец разбирал завалы, скручивал колючую проволоку, ему помогли разминировать территорию возле дома. Мама забрала дочек из Челябинска, семья воссоединилась. Отцу из Эстонии в Урицк удалось переправить корову, которую он случайно увидел в лесу, доить ее мог только он. Животное вместе с людьми жило в подвале. Днем девочки рвали лебеду и крапиву для себя и для коровы.

В 1946 г., Фаина пошла в школу, учиться ходили пешком, ежедневно за 3 км до ст. Лигово. Писали на газете между строк, желание к учебе было большое, хотелось узнать как можно больше, а главное выучить немецкий язык. Окончив 7 классов, Фаина поступила в Ленинградский машиностроительный техникум при Кировском заводе. Работала конструктором на тормозном заводе им. Когановича. Вышла замуж, переехала с мужем в Москву. Воспитывала дочь, внучку, теперь уже и правнучку. Фаина Анатольевна выстрадала свой, блокадный характер, который помогает жить и оставаться оптимистом долгие годы.

ЗЕНКОВ ВАСИЛИЙ СЕМЕНОВИЧ

Участник Великой Отечественной войны. Участник Курской битвы. Старший сержант.

Родился 12 октября 1925 г., в с. Малое Даниловское Токарского района Тамбовской области.

Окончив 7 классов, Василий Семенович поступил в педагогическое училище. 22 июня 1941 г., началась Великая Отечественная война. Германия напала на Советский Союз, мирное время закончилось, отца Василия забрали в армию, где в одном из боев он погиб, защищая Родину.

Василий Семенович был вынужден бросить учебу и поступить на работу в типографию, сначала учеником печатника. Его
определили к опытному высококвалифицированный наставнику, учеба шла на рабочем месте с выполнением нормы. Уже через 1,5 месяца Василий работал самостоятельно. Мать воспитывала 3 детей, зарабатывал на содержание всей семьи Василий.

В декабре 1942 г., Василий Семенович был призван в ряды Красной Армии. Подготовка шла днем и ночью, занятия продолжались по 10-12 часов. На фронте был снайпером, автоматчиком-пулеметчиком.

В сентябре 1943 г., при расширении плацдарма на правом берегу Днепра, во время перестрелки, был ранен разрывной пулей. Лечился в госпитале г. Лукоянов Горьковской обл. (ныне Нижегородская обл.). После лечения продолжил службу в армии и был направлен в школу, обучаться вождению на мотоцикле, а после учебы попал в Механизированный корпус – мотоциклистом. На своем тернистом многотрудном пути многое видел и испытал: горечь отступления и радость победы.

День Победы Василий Семенович с радостью встретил в Германии в районе «Оберкунцедорф».

Прослужив в армии 7,5 лет, демобилизовали на гражданку, вернулся работать печатником. Вскоре был направлен на учебу в МИПТ на вечернее отделение, а получив диплом, работал начальником типографии, главным инженером типографии МХП, откуда в 1988 г. ушел на заслуженный отдых.

Принимал активное участие в работе Совета ветеранов района Южное Медведково.

Василий Семенович награжден орденами «Отечественной войны» I и II степени, «Красной Звезды», медалью «За Победу над Германией», юбилейными медалями.

Иванов Николай Алексеевич

Воспоминания члена общественной организации

бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Николай Алексеевич родился в 1932 г., в деревне Орлово (ранее пос. Свобода) Межетчинского сельского совета, Износковского района, Калужской области.

В январе – феврале 1942 г., деревню захватили немцы, выгнав сельчан из домов, в них обосновались немецкие солдаты, а жители вынуждены были жить в землянках.

Наступил момент, когда немцы выгнали всех из землянок, выстроили в колонну и погнали людей на Запад. «В Вязьме нас соединили с другими беженцами и погнали в Смоленск, - с болью в сердце вспоминает Николай Алексеевич, - в Смоленске собралось много людей, через несколько дней, людей стали сортировать, одних отправляли в Германию, других в Белоруссию. Нашу семью: мать, отца и четверых детей, погнали в город Могилев. Поселили на окраине города в разваленный барак. Жить пришлось недолго, снова куда-то повезли. В этот раз в деревню Сапежинка, что находилась недалеко от города Быхово (Белоруссия). Весь световой день взрослые работали на полях, занимались сельскохозяйственными работами, обрабатывали овощи, немцы любили выращивать капусту «Кольраби».

Все военное время были вынуждены прожить в трудах на благо немецких солдат, за малейшую провинность били».

Весной 1944 г., советские войска освободили пленных. Отец Николай Алексеевич умер, мать с детьми вернулась на Родину. Жить было негде, деревня была разрушена. Поселились в уцелевшем доме. Позже стали возвращаться односельчане, сообща отстраивали дома и налаживали быт. Осенью начала работать школа, Николай пошел во 2 класс.

С 1952 по 1955 гг, служил в армии, в городе Вологде, в радиолокационных войсках ПВО, затем служил в милиции. А позже работал в торговле, откуда в 1992 г., у и ушел на пенсию.

У Николая Алексеевича в жизни сложилось все хорошо: родились 2 дочери, сейчас уже растет внук и правнук, но ужасы военного времени нет-нет, да и вспоминаются.

КРЫЛОВА НИНА ПАВЛОВНА (в девичестве Васильева)

Воспоминания малолетней жительницы блокадного Ленинграда.

Родилась 23 августа 1935 г., в г.Ленинграде ул. Некрасова, дом 58 кв. 12. Родители Нины Васильевны – Павел Федорович и Мария Андреевна работали в оперном театре «Народный дом». Отец погиб под Ленинградом, мать умерла в блокаду. Волею судьбы маленькая Нина оказалась в детском доме № 40. До весны 1942 г., детский дом находился в Ленинграде.

Когда открылась «дорога жизни», по документам 7 апреля 1942 г., детский дом, в котором находилась Нина Васильевна, был вывезен в Краснодарский край. Из-за болезней, Нина пошла учиться школу поздно. «Через какое время пришли немцы, это время плохо помню. – рассказывает Нина Павловна, - но в память врезалась такая картина: Новый год. Стоит украшенная большая елка, а вместо пятиконечной звезды на самой макушке – фашистский знак. Еще один

Случай вспоминается, - продолжает свой рассказ Нина Павловна,- Нас прятали в каких-то ямах, если бы немцы нашли – не пощадили бы».

После войны Нина Павловна очень надеялась, что папа ее жив, каждый день ждала. В разные организации посылала запросы, но когда получила страшную весть, надежды рухнули, и Нина Павловна сильно заболела.

После окончания школы поступила в художественное училище, а позже по распределению уехала в Ярославль, где и познакомилась со своим будущим мужем, курсантом Московского военного училища. В 1958 г., Нина Павловна вышла замуж и переехала в Москву по месту службы мужа. У них родились двое детей, теперь уже и двое внуков.

КОСЬЯНЕНКО (Меинова) ХАТИЧЕ СЕРВЕРОВНА

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Город Симферополь, в котором жила мама Хатиче, в 1942 г., был оккупирован немцами. В городе проводилис ь ежедневные облавы, немцы ходили по домам и насильно забирали молодых людей для отправки в Германию.

В апреле 1943 г., после очередной немецкой облавы, маму Хатиче, как и многих других девушек погрузили в железнодорожный вагон и отправили в неизвестном направлении, а через два месяца мама поняла, что беременная. Её охватило отчаяние, от горя она заливалась слёзами.

Маму Хатиче определили в немецкую семью для работы по дому, а когда узнали о её беременности, палками выгнали на улицу.

В числе других пленных девушек маму Хатиче поселили в барак, в темное помещение без окон. Там уже жили украинки, белоруски, полячки, чешки, итальянки. Немецкие солдаты гоняли девушек на работу в поле, на завод, фабрику. В разное время года они занимались: посадкой, прополкой и уборкой овощей в поле, ходили на фабрику ткать ткани, а на заводе делали жестяные банки. За малейшую провинность сажали в карцер, оставляя на несколько дней без еды и воды.

Условия жизни людей были на грани выживания: из одежды - лохмотья ветоши, из обуви деревянные колодки.

В таких тяжелейших условиях женщины вынашивали и сохраняли жизни своим детям.

В 1945 г., американские войска - союзники освобождали города Европы от немецких захватчиков, немцы отступали, и чтобы не оставлять свидетелей, немецким правительством было принято решение топить все бараки, в которых жили пленные женщины с детьми. Огромные шланги с сильным напором воды быстро наполняли бараки. Женщины, стараясь спасти своих детей, держали их на вытянутых руках. В барак, где находились Хатиче с мамой, вода поднялась почти до потолка и вдруг остановилась. Чуть позже американские солдаты помогли всем выбраться. Кто мог идти, шел сам, многих обессиленных, выносили военные на руках. Радость за спасенную жизнь переполняла женщин, они благодарили обнимая и целуя солдат, крепко прижимая своих детей к себе. И громко, громко плакали.

Перед отправкой на Родину освобожденных женщин долго держали в Венгрии. Антисанитария, грязь, жара, насекомые все способствовало рассаде болезней. Люди умирали без еды, воды и медицинского обслуживания. Хатиче тоже была на грани смерти.

Но жажда жить и вернуться на родину была выше смерти. Сложно было тогда предсказать, какие мучения выпадут по возвращению на Родину. Приказом правительства вернуться люди могли только туда, откуда были угнаны. Многочисленные допросы и унижения, которым была подвержена мама Хатиче со стороны структур государственной безопасности, не сломили ее твердый характер. Долго у них не было жилья, маму не брали на работу, рассматривался вопрос об отправке Хатиче с мамой в лагерь, в
Оренбургскую область.

Отец Хатиче воевал в рядах Советской армии, в 1944 г., его и родителей депортировали из России и связь между супругами Меиновыми прервалась. И только в 1946 г., от отца Хатиче приходит письмо с приглашением в Узбекистан, с радостью мама принимает решение, и они с дочкой уезжают к отцу и мужу. Там Хатиче окончила педагогический ВУЗ, работала учителем младших классов, вышла замуж, в ее семье родилось 3 детей, и не заметила, как вышла на заслуженный отдых.

В 1997 г., семья переехала в Россию, а в 2000 г., в Москву.

Хатиче Серверовна любит вязать для настроения. И украшать подъезд, чтобы создать настроение своим соседям.

МАНТУЛЕНКО (Юдина) МАРИЯ ФИЛИППОВНА

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерей Мария Филипповна родилась 22 мая 1932 г., в деревне Меховая Хвастовического района Калужской области.

В январе 1942 г., немцы вошли в деревню Меховая, и погнали жителей в Брянск, в лагерь. «Километров 25 шли пешком, - вспоминает Мария Филипповна, - немцы подгоняли пленных кнутами. Затем через Белоруссию ехали на поезде. Привезли нас в лагерь Штутгард, затем в Штетин, позже находились в Гамбургском лагере. Жили в общих бараках, все вперемежку: дети, мужчины, женщины. Кормили баландой (сладко-соленой брюквенной похлебкой, по составу похожей на муку) и гречневой шелухой. Детям в сутки давали по 100 гр хлеба, взрослым по 200 гр. Люди от голода падали без сознания. Однажды упала в обморок и мама Марии Филипповны.

От вшей мазали керосином. В сентябре 1943 г., семью Юдиных забрал к себе в работники бавар Шмагров. У каждого члена семьи были свои обязанности по дому: дед работал в саду, отец в конюшне, мать в огороде, брат в телятнике, бабушка управлялась по дому, она убиралась и готовила еду.

В немецком поселке, у других хозяев жили и бельгийские, и французские, и итальянские пленные.

26 апреля 1945 г., семьи русских пленных освободили советские войска. «Вернувшись, домой, - продолжает рассказ Мария Филипповна, - увидели сожженные дома, все деревни в округе были сожжены до тла. Холодный декабрь 1945 г., прожили в шалаше, позже выкопали землянку, в 1947 г., построили домик.

Чтобы заработать немного денег, в 1948-1949 гг., Мария Филипповна ездила на торфяные разработки в Ярославскую область. В Москву приехала в декабре 1949 г. Работала на стройке. В 1950 г., Мария Филипповна перешла работать в Метрострой, подземной откатчицей, жила в общежитии. В 1963 г., получила квартиру в Медведково, где до сих пор и живет.

МУХИНА ВАЛЕНТИНА АЛЕКСАНДРОВНА

Воспоминания малолетней жительницы блокадного Ленинграда

Родилась 8 июня 1935 г., в г.Ленинграде. Мама работала на Балтийском заводе, папа был моряком. Когда Вале было 1 год, отец утонул.

22 июня 1941 г., воскресенье, теплое, солнечное утро. И настроение у людей такое же радостное и солнечное. Они идут гулять по городу, в парки. Собираются на танцы, в музеи. В кинотеатрах идут фильмы «Свинарка и пастух», «Веселые ребята», «А если завтра война…». А война наступит не завтра, она уже была сегодня, Великая Отечественная война.

Гитлеру были ненавистны имя города на Неве, славные традиции и патриотизм его жителей. Он решил стереть город с лица земли. Предложено блокировать город и путем обстрела из артиллерии всех калибров, беспрерывной бомбежки с воздуха сравнять его с землей. Блокада началась 8 сентября 1941 г.

Шестилетняя Валечка помнит бомбежки и днем, и ночью, как было страшно выходить на улицу. То, что пережила и выстрадала эта девочка, невозможно вспоминать без боли и праведного гнева.

Валина мама, как и многие другие рабочие по 12-14 часов не выходили из промерзших цехов. Девиз Ленинградских рабочих «Все для фронта! Все для Победы!»

Валя жила у тети, маминой сестры. Жить стало очень тяжело: не было электричества, тепла, дров, поскольку было печное
отопление. Топили печурку, на обогрев уходило всё, что горело: книги, мебель. Не было питьевой воды. Дети вынуждены были ходить за ней на реку Неву, к саночкам привязывали кастрюли, фляги, черпали воду из ледяных прорубей.

Но самое страшное - голод. Кушать было нечего. «До войны мамам была большой модницей – это нас и выручало, - вспоминает Валентина Александровна, - с началом войны многие ее вещи мы поменяли на еду. Соседка снабжала нас дурандой – это было вкусно, а из столярного клея варили студень».

Бабушка Вали ходила на табачную фабрику, и приносила оттуда гильзы от папирос, которые тоже обменивались на еду. Чтобы заполнить пустые желудки, заглушить ни с чем не сравнимые страдания от голода, жители прибегали к различным способам изыскания пищи. Ловили грачей, яростно охотились за уцелевшей кошкой или собакой, из домашней аптечки выбирали все, что можно употребить в пищу: касторку, вазелин, глицерин. Деньги были у людей, но они ничего не стоили. Ничто не имело цены: ни драгоценности, ни антиквариат. Только хлеб. В булочные, где по карточкам выдавались дневные нормы хлеба, стояли огромные очереди. Валя помнит блокадный хлеб – черный, липкий. Когда его отрезали на кусочки. Он лип к лезвию ножа. Валя счищала эту липкую массу и ела.

Кто-то мародерствовал по квартирам, кто-то умудрялся воровать у полумертвой старушки хлебный талон. Но большинство ленинградцев честно работали и умирали на улицах и рабочих местах, давая выжить другим. В 1942 г., в возрасте 31 года, умирает Валина мама. Она вернулась с работы и зачерпнув из ведра ледяной воды, вдоволь напилась. Организм был ослабленным, она заболела воспалением легких, да так и не поправилась. На саночках ее отвезли на Смоленское кладбище и похоронили. Так Валя стала сиротой. ДА и сама Валя, тетина семья были настолько слабы, что с трудом передвигались. В 1942 г., жителей стали эвакуировать. В августе тетину семью и Валю отправили в Алтайский край. Поезд, в котором они ехали, разбомбили, вещи сгорели, сами они чудом остались живы.

Возвращение в родной город произошло в конце 1944 г. Город резко отличался от города 1941 г. По улицам уже ходил общественный транспорт, не видно было снежных сугробов и мусора. Работали предприятия, получившие топливо и электроэнергию. Открылись школы, кинотеатры, почти во всех домах действовал водопровод и канализация, работали городские бани, имелся запас дров и торфа. На 12 маршрутах курсировали 500 трамвайных вагонов.

Валя закончила 7 классов, поступила в техникум. В 1955 г., приехала по распределению в Московский участок по гидромеханизации. Работала гидротехником-строителем по гидростанциям.

За свою трудовую карьеру работала над проектами строительства набережных Новодевичьего, Раменского, Люберецких прудов, внесла большой вклад в строительство стадиона «Лужники» и многие другие объекты.

С 1990 г., Валентина Александровна на заслуженном отдыхе. Но активная жизненная позиция не дает ей только заниматься воспитанием 2 внучек и трех правнуков.

Валентина Александровна председатель Совета блокадников района Южное Медведково, активный участник всех мероприятий, проводимых в районе, округе. Частый гость в школах района.

В 1989 г., награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда».

Встречи со школьниками

ПАВЛОВА ЮЛИЯ АНДРЕЕВНА

Воспоминания председателя общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагере й

Юлия Андреевна родилась 4 октября 1935 г., в г. Юхнов Калужской области. Город расположен в живописном районе, в лесу, протекают реки Угра, Кунава. До войны отец Юлии Андреевны работал директором школы, мама учителем начальных классов.

Зима 1941 г., была снежной, холодной, мороз достигал отметки – 30 0 С. В город ворвались немцы и стали выгонять всех жителей из домов полураздетых, выстроилась колонна длиной больше километра «Мама схватила санки, усадила на них семилетнюю сестру и меня, - вспоминает Юлия Андреевна, - и началось наше мучение. Шли долго, со всех сторон окруженные вооруженными немцами с овчарками, затем ехали, попадая под обстрел немецких летчиков, многие пленные не доехали до места назначения. Оставшихся в живых привезли в г.Рославль и поместили в лагере № 130. Территория была обнесена колючей проволокой, по всему периметру стояли вышки с автоматчиками. Детей отделили от родителей и принудительно водворили по разным баракам. Рев стоял жуткий, маленькие дети все время просились к мамам. Барак представлял собой полумрачное помещение, с двух ярусными полками, на которых лежала солома. Маленьких детей определили спать на нижние полки, детей постарше на верхние. Еду, которую принесли, сложно было даже назвать едою. В воде плавали картофельные очистки, но есть очень хотелось, поэтому старались не замечать вони, которая шла из чашки. А на следующий день всех вырвало. Хлеба не давали, мы забыли его вкус». Женщин, что сидели в соседнем бараке, весной заставляли работать на торфразработке, работа была тяжелая, они из болота доставали торф, резали его, сушили, а немцы отправляли его на свои нужды. Детей гоняли на площадь, смотреть на публичное подвешивание советских военнопленных и расстрел евреев. Много страшных моментов увидели детские глаза за 1 год и 3 месяца, в то время, что находилась шестилетняя Юлия в лагере. «Однажды стрельба послышалась где-то очень близко, с неба падали бомбы, казалось вот-вот рухнет барак, - вспоминает Юлия Андреевна, - сколько по времени длился бой, сказать сложно, казалось долго, а потом дверь открылась и в барак вошли 2 солдата и говорят, что все освобождены, кто может выйти самостоятельно на улицу, выходите, кто не может, мы вынесем на руках. Взяв друг друга за руки, мы стали выходить, вид детей был ужасающим: худые, изнеможденые, грязные, голодные. Увидев родителей, началась суматоха, крик, мамы бросились к детям, дети к мамам, откуда взялись силы, непонятно. Не все мамы смогли обнять своих детей, и не все дети обняли своих мам. Счастье переполняло одних и страшное горе других. Многие арестанты умерли от голода, непосильного труда. Обезумевшие матери обнимали солдат, сквозь слезы, целовали им грязные сапоги, благодарили за освобождение. Было это в августе 1943 г., колонна женщин и детей покинула территорию лагеря, а через 2 часа приказом Гитлера, были взорваны бараки, чтобы скрыть факты
насилия, но фашистам не удалось уничтожить живых свидетелей. Добраться до дома в г. Юхнов было не на чем, неделю ждали машину, жили на площади под открытым небом. Иногда мимо проезжали машины с солдатами, но брать гражданских людей было нельзя, да и некуда. Когда мы вернулись в свой город, - продолжает вспоминать Юлия Андреевна, - все было разрушено и сожжено, жить было негде, спали на улице, ели траву, иногда ходили в лес за ягодами, но он был заминирован и многие люди погибали, взорвавшись на минных снарядах.»

Отец Юлии Андреевны, как и многие мужчины, их города, воевали на фронте, поэтому восстанавливать разрушенный город выпало на женские плечи. Они разгребали завалы, расчищали улицы, приводили в порядок дома и заселялись в них. На территории разрушенного монастыря открыли школу для детей, учитель подходил от ребенка к ребенку, объясняя материал. Писали перьями на старых желтых газетах между строк, чернила делали из сажи. Одеть тоже было нечего, школьница Юля со старшей сестрой делили одну пару валенок и телогрейку на двоих.

Несмотря на все трудности, которые выпали на плечи этой хрупкой женщины, она не утратила веры в лучшую жизнь.

Юлия Андреевна является председателем общественной организации бывших малолетних узников в районе Южное Медведково, навещает одиноких членов своей организации в госпитале, встречается с школьниками на уроках мужества, отвечает на многочисленные детские вопросы, принимает активное участие в мероприятиях района Южное Медведково.

РЯЗАНОВ ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВИЧ

Воспоминания участника Великой Отечественной войны.

Полковника в отставке.

«Когда началась Великая Отечественная война, я закончил 9 класс,- вспоминает Владимир Васильевич. - Я все еще помню то объявление Молотова. Я родился на берегу Волги. Республика Марийская была, а сейчас Мери Эл. Отец был председателем артели. Тогда организовывался съезд в Москве. И отец взял меня посмотреть на столицу. Точно не знаю 20-ое или 21-ое, но на следующий день намечалось приветствие руководства страны на площади. И вдруг: «Внимание! Сейчас будет очень важное правительственное сообщение». Сообщение было о начале войны. И после этого никаких торжественных случаев, все свернули и все разъехались по домам. Я даже не осмотрел нашу столицу. Отца и старшего брата призвали в армию. Мать не работала. А у меня еще 2 брата, одному было 13, другому 9 лет и сестренка 4-х лет. После школы я пошел на завод, успел поработать 6-7 месяцев, освоил профессию электромонтёра».

В июне 1942 г., в 17 лет Владимир Васильевич окончил среднюю школу. Когда школьников построили во дворе школы, и директор стал выдавать аттестаты, подоспел военком. Всем юношам, достигшим 18-ти лет, раздали повестки. Среди десятиклассников таких мальчишек оказалось 12, из них только четыре вернулись с фронта. Сейчас живы двое из них.

Владимир Васильевич участвовал в боях Великой Отечественной войны в составе 3-го и 4-го Украинских фронтов в должности водителя боевого автомобиля зенитного дивизиона 104-й гвардейской ордена Кутузова II степени стрелковой дивизии 9-ой армии. В боевую биографию Владимира Васильевича вписаны победные бои на территории Венгрии, Австрии, Чехословакии в период с января по май 1945 г.

В Венгрии он принимал участие в разгроме танковой группы немцев: в районе озера Балатон и взятие городов Секешвехервар, Мор, Папе и др., взятии Вены, Санкт-Пельтен в Австрии, Ярморжице и Зноймо в Чехословакии. Во всех боях он проявлял смелость, мужество, находчивость.

Его уволили из рядов Советской армии в сентябре 1975 г.

После увольнения он работал старшим инспектором по кадрам «Ремстройтреста». В 1981-1996 гг. военруком в ПТУ, затем до 1998 г. старшим инженером в отделе строительства МИСИС.

Владимир Васильевич награжден орденом Отечественной войны ii степени, медалями «За Победу над Германией», «За взятие Вены», «За боевые заслуги», другими юбилейными медалями.

Сулейманов Саубан Нугуманович

ТИМОЩУК АЛЕКСАНДР КУЗЬМИЧ

«Меня успели вытащить из горящего танка»

25 июня 1941 г., Александру Тимощуку должно было исполниться 16 лет. Правда, к этому возрасту он имел всего три

Класса образования. В 11 лет Саша потерял мать, а его отец, оставшись один с пятью детьми, с горя продал корову, а деньги пропил. Саше пришлось бросить школу и пойти работать в колхоз.

«22 июня 1941 г., за мной приехала «эмка», - вспоминает ветеран, - и меня отправили в железнодорожное училище, в котором я проучился 6 месяцев. Еще 3 месяца набирался ума в железнодорожном техникуме, изучал, тормозную систему вагонов. 4 часа учились, 8 работали.

Получив удостоверение поездного мастера, Александр до середины февраля 1943 г., сопровождал воинские эшелоны. «Потом оказался на станции Колтубановская, - вспоминает Александр Кузьмич. - Господи, думаю, куда я попал: проволока в 2 ряда, вышки кругом. Нас привезли в бывший лагерь заключенных строить бараки. Жить приходилось в землянках, в которой поместиться две роты, отапливалась всего двумя буржуйками. Кормили баландой и подмокшим хлебом. Скоро многие, и я в том числе, заболели воспалением легких. Выжили не все».

В августе 1943 г., Александр Тимощук попал на 1-й Прибалтийский фронт. На станции Западная Двина эшелон частично разбомбили, оставшимся в живых выдали винтовки и бросили в бой. «Я сразу же нарвался на здорового рыжего немца с пулеметом. Увидев меня, он поднял руки. Я опешил. Но сзади подошли энкавэдэшники: «Давай солдат, вперед. – вспоминает фронтовик. – А под деревней Желуды Псковской области меня дважды ранило, чуть не потерял руку». После госпитализации Александра направили на 3-й Белорусский фронт в 11-ю Гвардейскую армию под началом генерала Черняховского. Как-то вместе с товарищами ходил в разведку и попал в окружение, из которого они не могли вырваться 15 дней. «А когда выбрались, - рассказывает А.К. Тимощук, - из окружения, так хотелось есть, что, увидев на поле убитых лошадей, тут же отрезали кусок мяса и сварили в болотной воде. Все страшно отравились. Я до сих пор даже видеть мясо не могу. А когда вернулись в часть, нас как вышедших

Довелось Александру Кузьмичу принимать участие в операции «Багратион», в ходе которой он в очередной раз был ранен. Когда поправился, знакомый посоветовал пойти в Ульяновскую танковую школу, где Александр получил специальность командира орудия Т-34. «В январе 1945 г., из нас сформировали экипаж и мы поехали в Нижний Тагил, где под руководством опытных рабочих сами собирали свой танк, на котором потом воевали в Восточной Пруссии, - вспоминает ветеран. – Особенно запомнился бой в трех километрах от Фришгафа. Во время боя наш танк подбили, но товарищи успели меня вытащить из горящего танка», из окружения по несколько раз допрашивали сотрудники НКВД, пока не вмешался генерал Черняховский.

Александр Кузьмич награжден орденом «За отвагу» I степени, медалями «За взятие Кенигсберга», «За Победу над Германией» и еще 20 юбилейными медалями.

Интервью взяла И.Михайлова

ЦВЕТКОВА НИНА АНАТОЛЬЕВНА

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерей

Нина Анатольевна родилась 2 января 1941 г., в селе Батурино Батуринского района Смоленской области.

В марте 1943 г., семью Нины Анатольевны немцы угнали на торфяные разработки в Белоруссию (белые торфяные болота). Маленьких детей побросали в повозки, а матери и бабушки бежали за ними.

Труд на разработках был очень тяжелый, а время очень голодное, многие дети умирали.В мае 1945 г., советские войска освободили пленных, и семья вернулась в родной поселок.

С фронта вернулся отец, накинул на шею дочери вязанку крупных баранок, это было так неожиданно и вкусно, что не могло не подкупить детское отношение к себе. Маленькая Нина ни разу до этой встречи не видела отца.

Нина Анатольевна, в силу возраста, не помнит тех страшных лет, все ее воспоминания со слов мамы, которой уже нет в живых. Сейчас бы Нина Анатольевна более подробно ее расспросила.

В 1958 г., Нина Анатольевна окончила школу и поступила в Андреевский железнодорожный техникум. В 1963 г., по направлению устроилась работать в Мосгипротранс. Построила карьеру от техника до руководителя сметной группы. В 1996 г., вышла на пенсию и продолжала работать до 2013 г.

«Сейчас, - говорит Нина Анатольевна, - есть время встречаться с друзьями, посещать выставки, ходить на экскурсии».

Устинова (в девичестве Прошкина) Анна Григорьевна

Воспоминания члена общественной организации бывших малолетних узников фашизма концлагерей Анна Григорьевна родилась 10 января 1938 г., в с. Гавриловское Шаблыкинского района Орловской области.

13 августа 1943 г., с родителями и младшими сестрами пятилетнюю Анечку насильственно вывезли в Германию. Семью поселили в доме немца, точнее это был сарай с соломой, на которой семья Устиновых с маленькими детьми спала. Днем родители ходили на работу, а девочки в темноте сидели взаперти. В этом сарае было маленькое окошко, через которое Аня с сестрами любила смотреть на улицу, иногда они видели немецких детей, идущих в школу, но больше всего девочки любили следить за гнездом аиста, наблюдать как росли у них птенцы.

В январе 1945 г., Советская армия наступала, немцы отходили, бежал и немецкий хозяин, спасаясь за свою жизнь. Семья Устиновых сбежала из сарая, и несколько дней сидела во рву, боясь высунуть головы. Когда шум суеты и уезжающих телег стих, отец Ани решил посмотреть, как обстоят дела в селении, где они жили. Поняв, что нет ни души, они вернулись в сарай. А утром пришли солдаты – освободители, один вручил Ане маленькую шоколадку, она долго держала ее в руке, не понимая, что ее нужно съесть, ведь она никогда раньше не видела и не пробовала шоколад. Военные забрали Устиновых с собой, и помогли вернуться в родное село. Отец остался воевать с солдатами.

Село немцы выжгли, не оставив ни одного дома. Сельчане возвращались домой, и ютились в погребах и подвалах, отстраивая себе хатки. Осенью начала работать школа, Аня пошла учиться в 7 класс, добираться приходилось пешком за 5 км, но никто не жаловался.

В 16 лет Анна Григорьевна уехала в Тульскую область, работала на кирпичном заводе, потом в шахте.

В 1960 г., вышла замуж за односельчанина Устинова А.Ф., с мужем переехали в Москву, где проживают и сегодня.

Счастливая жизнь полковника Шемякина

Ветеран Великой Отечественной, кавалер 8 орденов Петр Шемякин прошел всю войну. У полковника в отставке по-молодому цепкая, светлая память: он помнит номера всех батальонов и полков, где он воевал, названия всех населенных пунктов, где довелось сражаться и служить. Петр Николаевич разворачивает панораму военной и мирной жизни скупо, почти без подробностей, давая сухие оценки событиям. Его воспоминаний, которые почти все сотканы из перечислений городов, городков, станций, где воевали его части, хватило бы на внушительную брошюру. Мы же попытались извлечь из них щемящие подробности военных лет. Петр Шемякин родом из деревеньки в 50 дворов Вологодской области. Из 12 детей Шемякиных выжили семеро. Но на этом беды Шемякиных не закончились. Семью «схватила» чахотка, и унесла жизни еще пятерых ребятишек. Остались у матери Петр да старшая сестра Мария. А в 35-м году погиб отец. Он работал жестянщиком, и, когда крыл крышу районной больницы, не удержался и сорвался вниз.

Настоящее вологодское масло

Поскольку в семье были проблемы со здоровьем, мать хотела, чтобы Петя поступил в медицинский техникум. Но наперекор материнской воле, сын закончил мясо-молочный техникум в Вологде и приехал работать в свой район. Устроился технологом в райзаводоуправлении, где следил за технологией приготовления масла (того самого, знаменитого, вологодского) и других молочных продуктов на молокозаводах района.

— Кстати, секрет вологодского масла не в какой-то особой технологии его изготовления, а в удивительной траве и луговых цветах, которые едят вологодские коровы, — говорит сегодня полковник Петр Николаевич.

Воспоминания о службе в танковых войсках

Накануне войны, в октябре 1940 года Петра Шемякина призвали в армию, в танковые войска под Псковом. Новобранцев, прибывших в товарных вагонах в Псков, встречали духовым оркестром, затем поселили в казармы, и началась армейская жизнь: курс молодого бойца, строевая подготовка, изучение устава и т.д. А после этого рядового Шемякина назначили в экипаж быстроходного танка «Т-7» наводчиком орудия.

Война застала Петра Николаевича на службе. Весь полк погрузили на эшелоны и отправили в Карелию. Боевое крещение танкисты приняли в районе станции Алакурти. Тогда наступающих немцев и финнов наши на станцию не пустили и смогли отбросить до границы. Боевой рубеж танкисты «передали» стрелковым частям, а сами направились под Петрозаводск, где шли .

Здесь воевать на танках было сложнее: если под Алакурти была свободная поляна, где танкам было где развернуться, то под Петрзаводском можно было действовать только вдоль дорог: кругом камни, леса, болота. Немцы обойдут наши части, отрежут. Наши готовят гати, рубят лес, обходят фашистов, отступают.

— В Карелии было две больших беды: фашистские «кукушки» и диверсионные группы, — вспоминает Шемякин. — «Кукушки» — это пулеметчики. Их привязывали на деревьях: они буквально «выкашивали» наших бойцов. А диверсионные группы немцы засылали в расположение наших войск, и они там «вырезали» наши отряды. Так произошло с нашим медсанбатом, после чего эти гады еще и надругались над телами раненых и медсестер.

После боев в Карелии из батальона в 30 танков остался всего один. Танк Петра Шемякина тоже подорвался на мине. «Страшно не было, — вспоминает Петр Николаевич. – Тряхнуло только немножко, но экипаж не пострадал, даже не контузило».

В 1942 началось контрнаступление

На войне были моменты не только тяжелых боев, но и отдыха. Всех танкистов полка, кто остался в живых, в начале 42-го года вывели в Беломорск, где воины смогли расслабиться. В Беломорске работал театр оперетты, и бойцы с удовольствием его посещали: «Сильва», «Марица», «Баядерка»… На некоторые оперетты фронтовики ходили раза по два, а то и больше. Спектакли начинались в 14.00, потом – танцы, и артисты, которые только что играли для бойцов, с ними танцевали.

А в конце марта в составе танковой бригады из 70 «машин» уже командиром танка «Т-34» Петр Шемякин попал под Харьков. Наши свежие части пошли в контрнаступление и отбросили противника на 15-20 км.

— Но потом на этом направлении немцы сосредоточили ударную танковую группировку и дали нам по мозгам, — вспоминает Петр Николаевич.

Пришлось долго отступать, и это отступление иногда снится ветерану до сих пор. Родную землю войска покидали вместе с народом, который уходил в эвакуацию. Старики, женщины, дети, которые не хотели оставаться под фашистами, уходили от них со своим нехитрым скарбом. На лошадях, волах, велосипедах, а кто-то просто на себе тащили пожитки. Немцы не щадили ни служивых, ни мирных людей: бомбили и расстреливали с самолетов. Особенно тяжело приходилось на переправах через речки.

— На переправах всегда скапливалось много людей, и фашисты-изверги устраивали на них налеты: бросали бомбы, поливали из пулеметов. Люди бросались врассыпную. Кругом рев, крики ужаса и боли, множество раненых и убитых – страшное дело, — делится Петр Николаевич.

Лейтенант танковых войск

Затем был снова тыл, откуда танковую бригаду Петра Шемякина перебросили через Дон навстречу врагу. Поначалу мы наступали, но Гитлер послал на прорыв огромную армию Гудериана, и нашим танкистам приходилось отражать по 5-6 контратак за день. Пришлось отходить обратно к Дону. Из 70 танков бригады осталось три, в том числе «КВ» («Клим Ворошилов») Петра Шемякина. Но и эти танки протянули недолго: в одном из боев подбили и боевую машину Петра Николаевича. У механика-водителя оторвало ступню, легко ранили радиста-пулеметчика. Танкисты вылезли через десантный люк, вытащили раненых. Шемякин выходил последним. В танке оставался один снаряд, капитан экипажа выпустил его по фашистам, включил первую передачу и направил свой пустой танк в сторону гитлеровцев.

Овражистым берегом Дона вместе с ранеными экипаж Петра Шемякина отходил к реке. Но с ранеными Дон не переплывешь. На берегу нашли деревянные сани, оторвали у них металлические полозья, погрузили раненых на сани, и, пристроившись сбоку, поплыли через Дон к своим.

За эти бои Петру Шемякину присвоили звание старшего лейтенанта и наградили первым боевым орденом – орденом Красной Звезды.

Пятерых младших офицеров танковой бригады, не получивших в свое время военного образования, в том числе Петра Шемякина, в марте 42-го направили в г. на курсы переподготовки. Здесь курсанты изучали военную технику, в том числе немецкую. Все преподаватели прошли через фронт, многие имели ранения и ходили с палочками.

Жил Петр Николаевич в это время на Автозаводе, и здесь же познакомился с будущей супругой, гуляя по Стригинскому бору.

Какая нелепая смерть

За плечами Петра Шемякина и взятие Житомира (тогда он был уже командиром танкового взвода), и Висло-Одерская операция. Кстати, в последней он участвовал в качестве помощника начальника штаба полка по разведке.

Петр Николаевич руководил разведвзводом, но это не избавляло его от участия в боях. Вместе с разведчиками он на лодке переправился на другой берег Вислы, и удерживал плацдарм, с которого их хотели вышибить немцы.

К этому периоду относятся воспоминания комполка кавалеристов. Вообще о кавалеристах у Петра Шемякина осталось воспоминание, как о франтах, которые любили погулять и выпить. На захваченной территории стоял эшелон с техническим спиртом. Чтобы русский человек не отравился, командование велело эти цистерны расстрелять. Но кавалеристы черпали спирт из луж и пили. Этим техническим спиртом повар напоил командира полка. Незадолго до трагического обеда кавалерист позвонил Шемякину и пригласил с ним отобедать. Петр Николаевич извинился и отказался, сославшись на то, что уже покушал.

А через некоторое время позвонил начштаба, попросив бронетранспортер: комполка ослеп, и его нужно отправить в лазарет. Фронтовика не смогли выходить и профессиональные медики: в лазарете он скончался.

Солдат в военное и мирное время

Войну Петр Николаевич завершил в Праге, но после фронта связал свою жизнь с армией. Военную карьеру закончил облвоенкомом в Караганде в чине полковника. А после демобилизации уехал на родину жены, в Горький.

— На жизнь я не жалуюсь, — говорит бывший фронтовик. – У меня трое детей, шесть внуков, восемь правнуков. Двое внуков от старшей дочери – Настя и Тимур – кандидаты биологических наук. Кстати, Тимур сейчас работает в институте в Америке. А одна из внучек – студентка 4-го курса Медакадемии. Ей, надеюсь, удастся воплотить мечту моей мамы, чтобы в семье был медик.

ВИДЕО: Великая Отечественная война 1941 год! Цветные кадры!

Наш сосед по коммунальной квартире, однорукий дядя Коля был первым, от кого я услышал о войне. Он рассказывал о ней так, как не принято было говорить ни в те годы, ни многие десятилетия спустя. Услышал так, как никогда больше не слышал ни от кого другого.
Ни на страницах официальных изданий, ни на кино- и телеэкранах о войне никогда не говорили так, как это cделал однажды Николай Петрович Арсентьев после моих настойчивых детских приставаний, которые я сам теперь, спустя почти полвека, называю не иначе, как наглыми.
Да и сейчас, пожалуй, тоже так не говорят, правда - уже по другим причинам. Живых свидетелей почти не осталось, и их честную и суровую правду заменили предположениями и догадками подросшего поколения "золотой молодёжи", не особенно грамотной в истории, зато вполне успешной в понимании политической конъюнктуры, главное в которой - соответствие генеральной линии начальства.
Ну да не об этом речь!

Дядя Коля был среднего роста, кряжист, широкоплеч и широколиц, с тёмными, короткими и жёсткими волосами, чуть пересыпанными сединой. Интересной особенностью его лица были глаза - чуть-чуть монгольские, густо-карие и всегда весёло-хитрые. Смеясь (а смеяться дядя Коля любил и охотно делал это по любому случаю), он крепко зажмуривался, превращая их в узкие щёлочки, так, что и глаз самих становилось почти не видно. При этом он издавал очень забавные звуки: И-и-и.., похожие на частые всхлипывания. У него это получалось настолько естествено и заразительно, что, глядя на него, все окружающие поневоле начинали улыбаться следом, сами, не понимая, почему и над чем они смеются.
Дядя Коля очень любил нас, пацанов, и частенько, дружелюбно подшучивая над нами, мягко и беззлобно ерошил нам волосы или тихонько щёлкал по уху, проходя мимо с таким видом, будто это был вовсе не он. Естественно, мы, мальчишки, дружно бросались за ним с криками, а он, завидя нас, смешно, бочком, убегал по коридору, ловко прячась в комнате, дверь в которую умудрялся, как-будто нечаянно, захлопывать прямо перед нашими носами. Он был настолько естественным и спорым в движениях, что его "однорукость" была совершенно незаметна, как-будто он был таким с самого рождения. А может быть, мы просто не замечали её. Дети вообще быстро привыкают ко всему и обращают внимание только на то, что кажется им глубоко неестественным, в отличие от взрослых.

Другой интересной особенностью дяди Коли было его умение пить водку. Мы, естественно, видели не раз, как это делают взрослые за праздничным столом или просто так, по случаю. Но так, как дядя Коля, ни до него ни после него водку на моей памяти не пил больше никто.
Он садился на табурет на кухне, привычным движением крепко зажимал бутылку коленями и, если кто-то из нас, мальчишек, оказывался в этот момент поблизости, хитро взглядывал на кого-то из нашей развесёлой компании и весело подмигнув, приговаривал:
- Наш девиз - против часовой стрелки до щелчка! Понял?
Слово "пОнял" он неизменно произносил с ударением на последем слоге, как "ПонЯл". Разумеется, мы немедленно начинали смеяться.
A дядя Коля в этот момент ловко срывал металлическую пробку, да так, что бутылка при этом обязательно издавала характерный лёгкий хлопок.
Потом наливал прозрачную жидкость в приготовленный заранее стакан почти до краёв, аккуратно, чтобы не расплескать, поднимал его здоровой рукой и пил, как воду, мелкими глотками, не торопясь, так, как пьют, например, чуть остывший чай. Спокойно выпив стакан, он вытирал губы тыльной стороной ладони и снова взглянув на нас, с деланным недоумением спрашивал?
- А чего это мы не закусываем, а?
Мы опять смеялись и пожимали плечами, а он неторопливо вставал, залезал в ящик стола за своей спиной, вынимал оттуда хлеб, колбасу или сыр, загодя порезанные в магазине, сооружал пару увесистых бутербродов, первый из которых обязательно протягивал нам и сам не принимался за еду, пока кто-то из нас не начинал жадно жевать угощение.
Только после этого он брал свой бутерброд, но, едва откусив, откладывал в сторонy и снова наливал водку, выжимая опустевшую бутылку до капли, как мокрого кота.
Аккуратно убирал её за угол стола, так же медленно, мелкими глотками выпивал второй стакан и уже после этого с аппетитом доедал свой бутерброд.

Он никогда не пьянел, никогда не менялся в лице после выпитой бутылки, никогда и ничем не показывал, что только что с лёгкостью выпил поллитра водки.
И никогда не пил каждый день. Наоборот, к выпивке дядя Коля относился вдумчиво и обстоятельно, по-крестьянски, позволяя себе это удовольствие не чаще раза в неделю- две, обязательно перед выходными. И на дух не переносил тех, кто напивался по-свински по поводу и без.
- Ну чего, чего ты опять нажрался, как босяк? - неприязненно говорил он, завидев во дворе кого-то из знакомых, позволивших себе лишнего. И если в ответ подвыпивший приятель начинал непременные виноватые пьяные извинения или оправдания, - отстранялся от него, сердито приговаривая:
- Не надо, не надо, знаешь ведь - не люблю я этого! Не можешь - не пей! Не переводи добро впустую!
И сердито уходил прочь.

А ещё была в нём какая-то особенная, спокойная и уверенная сила, которую я для себя очень долго не мог определить и описать словами. Что-то такое трудно выразимое и неосязаемое, но в то же время настолько явное и бесспорное, что было заметно с первого взгляда в каждом его движении или слове. Много лет спустя, найдя объяснение этому, я сам удивился, как не мог понять этого раньше.
Это была сила и уверенность, человека, не раз проходившего через такие испытания, которые невозможно было представить в мирной жизни.
Как-будто он побывал за чертой бытия, и чудесным образом вернулся оттуда живым и здоровым, оставив там какую-то ерунду - левую руку!
- Не голову же! - смеясь, говорил он, - и, по своему обыкновению хитро зажмурившись, прибавлял:
- Главное, что правая на месте! Без неё-то совсем беда, ни в носу поковырять, ни бутылку открыть!
Эту черту между жизнью и смертью он преодолевал столько раз, что и сам уже, наверное, сбился со счёта. И потому относился ко всему со спокойным юмором, с удовольствием болтая о любой ерунде и почти сразу умолкая, когда речь заходила о недавней войне. Как и многие ветераны, он не любил вспоминать об этом, чем дo чрезвычайности распалял наше мальчишеское любопытство.

Эти, тогда ещё совсем не старые люди, успели повидать в жизни всё, что только можно было увидеть. Испытать всё, что можно было испытать. И потому - закалились, как броня, этим своим опытом. И в этом смысле все они были одинаковы - солдаты-победители Второй Мировой Войны.
Собственно, именно это упорное нежелание фронтовиков вспоминать прошлое, стало для меня ещё в детстве первым сигналом к пониманию того, что реальная война - это совсем не то, что мы видим в кино или о чём читаем в книгах. Это что-то совершенно другое! То, что гораздо страшнее и той причёсанной лжи, которой нас потчевали некоторые авторы "военных мемуаров", пережидавшие реальные сражения за тысячи километров от линии фронта, и той официальной полуправды, которая пришла к нам позже в бесчисленных книгах и фильмах, и которая хоть и была ближе к истине, всё же отличалась от неё, как небо от земли.

Но всё это было потом! А пока что мы, мальчишки, изнывая от любопытства, тщетно пытались разговорить нашего боевого дядю Колю, который, несмотря на всё хорошее к нам отношение, упрямо не хотел поддаваться, предпочитая смешно и неуклюже отмахиваться от нас и наших назойливых приставаний, лукаво и одновременно устало улыбаясь и повторяя всякий раз одно и то же:
- Да чего там рассказывать? Я уж и не помню ничего! Лет-то сколько прошло, глянь!
И, говоря это, уже намеревался поскорее удрать от нас, начиная осторожно поглядывать в сторону выхода из кухни, где за минуту до того, отдуваясь и утирая со лба своей уцелевшей правой рукой крупный, зернистый пот, приканчивал очередной стакан крепкого чая, заваривать который он был великий мастер.

Так продолжалось довольно долго. Со слов родителей я знал, что он потерял руку на фронте, что он воевал где-то под Ленинградом, что он был первоклассным шофёром и механиком до войны, а сейчас учил молодых водителей премудростям автодела, но это было всё, что я знал. И, понятное дело, никак не мог успокоиться и нахально приставал к нашему героическому соседу до тех пор, пока однажды он, наконец, не сдавался и не бросал несколько фраз, на первый взгляд, казалось, никак не связанных между собой. И почти сразу же умолкал, как-будто внезапно обессилевал.

Я понимал, что сегодня от него уже ничего больше не дождёшься, и убегал по своим делам. А спустя несколько дней, опять завидев его на кухне, снова начинал бессовестно приставать к нему со своими расспросами. И всё повторялось сначала. Так продолжалось довольно долгое время. До тех самых пор, пока мы все, получив ненавистные ордера, не разъехались по своим новым отдельным квартирам.
Ненавистные именно потому, что разъезжаться мы не хотели до слёз. Мы все жили, как одна семья, деля радости и печали вместе, на той самой кухне, где со случайными рассказами взрослых начиналось наше мальчишеское взросление, где наши родители, сами бывшие тогда подростками, с нетерпением ждали отбоя воздушной тревоги и где пальцем, смоченным слюной, тщательно собирали на старой, довоенной клеёнке микроскопические крошки хлеба.
И потому мы даже теоретически не могли представить себе жизнь друг без друга.
Правда, разъехавшись, мы не потерялись и по-прежнему продолжали встречаться, но это была уже совсем другая жизнь.

С возрастом, освежая в памяти рассказы нашего замечательного дяди Коли и сопоставляя их с другими воспоминаниями многочисленных в то время фронтовиков, которые мне приходилось слышать, я незаметно для самого себя составил в своём воображении картину если и не всей Великой Войны, то, по крайней мере, той её части, которая касалась нас - жителей и защитников Ленинграда.
И в качестве одного из крохотных фрагментов этого поистине эпического полотна, привожу здесь небольшой рассказ о тех событиях, написанный на основе воспоминаний нашего дяди Коли. И с искренним уважением посвящаю эти строки ему и всем остальным - живым и мёртвым бойцам Волховского, позже - Ленинградского фронта..

-----------------------
Война - это низкое, сырое молочно-белое небо, нудный, бесконечный снег пополам с дождём, от которого никуда не спрятаться в тесной, наполовину осыпавшейся траншее, это тяжёлая, липкая, снежная каша под ногами и сами ноги - одеревеневшие от сырости, мокрые, в разбитых кирзовых сапогах, и такая же, насквозь промокшая, вонючая шинель, пропахшая дымом, потом, кожей, ружейным маслом и дешёвым табаком.
Это красные, онемевшие от холода, потрескавшиеся руки, которые никак не согреть дыханием, и такие же красные глаза, забывшие, что такое "спать".
Это тупая, равнодушная усталость, покорная готовность ко всему: и к жизни, и к смерти, и к смерти даже ещё более, потому что всё это вокруг тебя совсем не похоже на жизнь и давным давно надоело до механическoго безразличия.
Только что ты с тупым упорством вместе с товарищем вытаскивал из бездонной ямы, заполненной грязной ледяной жижей, застрявшую по ступицы раздолбанную, латаную-перелатаную полуторку, наполовину гружёную снарядными ящиками, а сейчас, провожая взглядом её натужно тарахтящий кузов, машинально, не обращая внимания на ободранные до крови пальцы, лезешь в мокрый, тесный карман своей шинельки в напрасных поисках курева, потом осторожно вынимаешь саднящую руку, облепленную табачными крошками и устало-равнодушно материшься. А напарник Колька, такой же забрызганный грязью и снегом с головы до ног, как и ты сам, выжидающе смотрит на тебя с немым вопросом и тут же отворачивается, с досадой сплёвывая себе прямо под ноги, в густое месиво из ледяных крошек, тёмной воды и серой дорожной глины, присыпанной свежевыпавшим и тут же тающим снегом, в которое давно, ещё осенью превратился просёлок, разбитый тяжёлыми танковыми гусеницами

Bойна - это помятая алюминиевая крышка от котелка, в которую тебе только что плюхнули половник горячей перловки и вручили увесистый кусок сырого чёрного хлеба, которые ты начинашь быстро есть прямо тут, около дымящей полевой кухни, потому что еда быстро остывает на стылом зимнем воздухе, мешаясь с падающей сверху надоедливой мелкой снежной крупой, и не обращаешь никакого внимания на сердитые реплики и бесцеремонные подталкивания товарищей, которые ещё не успели получить свою порцию, и которым ты мешаешь подойти к сердитому, небритому повару в грязно-белом переднике.

А ещё - это телефонистка Нина, угловатая, грубая, с распухшими от бессонницы глазами и неизменной папиросой в углу рта, уже не похожая на женщину в своих ватных стёганых штанах и стоптанных валенках с галошами, всегда одинаково злая на всё и на всех, а больше всего - на эту бесконечную войну, изуродовавшую, втоптавшую в грязь её недавнюю юность и разом поломавшую все планы. И она орёт, ругается и матерится направо и налево хриплым, прокуренным голосом, да так, что, проходя мимо блиндажа, с улыбкой покачивая головой, отворачиваются даже бывалые фронтовики.
А потом она вдруг, внезапно, появляется перед тобой под вечер, свободная от дежурства, и ты с удивлением замечаешь, что в шинели и сапогах она выглядит гораздо привлекательнее, чем в ватнике и валенках, что у неё криво, неумело, отвыкшей от косметики рукой накрашены губы, а волосы причёсаны и чуть-чуть, самую малость, пахнут из-под ушанки щемящим душу довоенным одеколоном.
А она, глядя на тебя глубоким пронизывающим взглядом, как умеют только женщины, прижимается к тебе и тихо шепчет в самое ухо:
- Ты можешь сделать мне ребёнка? Прямо сейчас! Вот тут! Пока никого нет! И я уеду отсюда, наконец! Можешь? - и снова повторяет:
- Можешь? - и смотрит тебе прямо в глаза с такой надеждой, что у тебя перехватывает дыхание.
А потом, вдруг, крепко обхватив тебя за шею и прижавшись холодной щекой, плачет навзрыд, как ребёнок, и, размазывая по лицу помаду и слёзы повторяет снова и снова:
- Прости меня, пожалуйста, прости! Нет сил больше терпеть всё это, не могу я больше! Не могу-у-у-у.....
И снова плачет, уже совсем по-бабьи, беспомощно, тихо и горько, уткнувшись лицом в колючую шинель...

Первый бой - это как первое свидание. Только не с девушкой, а со смертью. А так - всё то же самое. Волнение, сердцебиение, сна ни в одном глазу, хотя подъём - в четыре утра. Сидишь, свернувшись калачиком, у себя в тесном неглубоком окопчике, укрываясь, как можешь, от пронизывающего ледяного ветра, и куришь, куришь без остановки, пуская дым в рукав шинели, на всякий случай. A в голове только одна мысль - уцелеешь или нет. И понимаешь, что ничего изменить нельзя, что ты - никто! Пешка, винтик, кусок всеми забытой, никому не нужной, давно немытой, голодной и грязной плоти, что твоя судьба уже решена кем-то там, наверху, то ли Господом Богом, то ли начштаба и комдивом в блиндаже, накануне днём. А твоё дело - по сигналу ракеты вскочить и побежать куда-то вперёд, в страшную холодную ночь, по серо-синему снегу, мимо свежих воронок и позавчерашних неубранных трупов, наполовину занесённых метелью, со своей несчастной и жалкой винтовочкой, которую никто на свете не боится, навстречу шквальному огню из автоматов, пулемётов и миномётов.
И знаешь, вроде, что всего-то двести или триста метров надо будет преодолеть. И понимаешь, что это всё равно, что пешком до Луны. Или даже дальше. И что добегут не все, совсем не все. И поэтому ты сидишь в обнимку со своей винтовкой, кутаясь в поднятый повыше воротник шинели, нахохлившийся и злой, как ворона под дождём, и гадаешь, сколько тебе осталось быть на этом свете - сто лет или всего полчаса. А напротив - Васёк. Привалился спиной к чёрным, кривым, разбухшим от сырости кольям вдоль траншейной стенки, глаза закрыл, но не спит. Переживает. И его лицо такое белое, что даже ночью видно. Весь на нерве, чуть не дрожит.
- Эй, рядовой! Что напрягся, как баба на сносях? А ну - расслабиться! А дальше - матом и снова матом.
Это лейтенант, командир роты. Он в который раз пробегает мимо тебя, ещё и ещё раз проверяя, всё ли готово и все ли готовы к бою. Он недавно получил новый овчинный полушубок, и теперь от него приятно пахнет кожей, табаком и одеколоном. Он всегда бреется перед боем. Он бывалый, ему хоть бы что!
Вот он остановился напротив Васька и совсем закрыл его от тебя своей широкой спиной. Что-то говорит ему вполголоса, потом отворачивется и продолжает обход. И поравнявшись с тобой, мельком, остро и внимательно взглядывает на тебя, слегка кивая головой в сторону неподвижного, всё такого же белого Васька и, скептически, характерно цыкает зубом, как бы говоря:
- М-да, плохо дело, ...
И, тут же меняя тон, обращается к тебе:
- Ну-ка - соберись,боец! Отставить панику! Живы будем - не помрём! Понял?
А потом, уже по-свойски,
- Ты это, с куревом заканчивай! Поспать надо, парень! Час остался! Давай, отдыхай!
И через секунду скрывается за поворотом, а ты опять один, и, вспоминая слова лейтенанта, ты уже боишься не так, как за пять минут перед тем, и со страхом и интересом смотришь на Васька, как-будто ты знаешь о нём то, что никому больше неизвестно, как-будто ты уже увидел его убитым в завтрашем, нет, уже сегодняшнем бою.
И странно, сам стыдясь, радуешься, что это его убьют, а не тебя, что это - тебе лейтенант подмигнул, как своему, а лейтенант - он опытный, он просто так не подмигнёт! Значит, знает что-то!
Бедный Васёк, жалко его!
Вы же с ним вместе, ещё вчера, ругаясь, подталкивали друг друга в очереди за перловкой, которую бойцы остроумно окрестили "шрапнелью" за крупные, твердоватые, плохо проваренные зёрна. Или нет, шутили, вроде. Впрочем - не важно. Главное - расстались друзьями, это точно было. А теперь - вот он, рядом, сам на себя не похож, как-будто он и здесь, и одновременно где-то невообразимо далеко от тебя, и какое -то странное и страшное выражение навеки застыло на его неподвижном, неживом лице с полузакрытыми немигающими глазами, как-будто он смотрит ими прямо в вечность.
А потом ты засыпешь на несколько коротких минут. И тут же вздрагиваешь от резкого окрика:
- Подъём! Пять минут на оправку! Сигнал - зелёная ракета! Передать по цепочке дальше!
А потом в низкое, туманное, пепельное небо с громким шипением взлетает ядовито-зелёная сигнальная ракета, и невесть откуда взявшийся лейтенант в своём овчинном полушубке, уже вскочив на бруствер, громко орёт широко открытым, злобно ощерившимся ртом:
- Вперёд, мать вашу так и растак! Bперёд, бойцы! Давай, славяне, в атаку-у-у-у-у!
И скрывается где-то впереди, будто проглоченный сырым тёмным туманным небом

Но, перед тем, как исчезнуть, раствориться в серых сумерках, увлекая за собой остальных, он внезапно, всего на какую-то миллионную долю секунды, задерживается на тебе взглядом, грозно нависая над тобой во весь свой рост, который в это мгновение почему-то кажется тебе исполинским, и в этом его вгляде ты одновременно очень ясно читаешь всё сразу: и приказ, и недоумение, и угрозу, и ободрение, как-будто в этот момент он кричит тебе, и только тебе:
- Ну же! Давай, сынок! Поднимайся! Пора! Вперёд, ё...твою мать! В атаку! За мно-о-ой!
И, как вытолкнутый пружиной из своего спасительного окопчика, уже не думая и не сомневаясь больше, ты одним движением перемахиваешь через холодные, замёрзшие комья бруствера и, не рассуждая, как автомат, устремляешься следом за ним, тут же, буквально через несколько шагов, беспомощно проваливаясь по колено в чёрный от пыли и сажи, липкий, глубокий снег.
И ты ещё не пробежал и десяти метров по этому страшному грязному полю, как тут же, в очередной раз увязнув в проклятой подтаявшей снежной трясине, слышишь сперва редкие, растерянные, а потом всё более частые хлопки с той, противоположной стороны, видишь яркие жёлтые вспышки, и в чистом морозном предутреннем воздухе физически чувствуешь скорую и неизбежную гибель. Она весело свистит, визжит, гудит уже совсем рядом с тобой, она глухо и жутко ухает разрывами мин и снарядов, обдавая тебя горячим воздухом и запахом раскалённого металла и сгоревшей взрывчатки, она вместе с землёй трясётся у тебя под ногами, разверзается чёрными воронками, распарывая воздух над головой, как старую тряпку.
Она пляшет ослепительно яркими жёлтыми языками пламени взрывов и мягко стелется жирным клубящимся дымом, заволакивая неясный горизонт и покрывая снег едкой чёрной копотью.

И ты уже понимаешь, что до их позиции тебе не добежать. Это просто невозможно! Потому что никуда не спрятаться в этом настежь распахнутом, открытом всем ветрам поле от летящего навстречу со всех сторон железа, не увернуться тебе, застрявшему чуть не по пояс в снегу, от сплошного визга и звенящего гула, от бесчисленных, пересекающихся вокруг разноцветных нитей трассирующих пуль, не сделать даже шагу ни вперёд, ни назад. А свист, уханье и грохот всё ближе и всё громче, и тебе уже всё равно, что сейчас с тобою будет! Только бы - сразу! Наповал! А не руку или ногу! Только бы не мучаться! И движимый странным инстинктом более, чем разумом, ты опять с усилием вытягиваешь мокрый сапог из предательской вязкой слякоти и делаешь новые несколько шагов навстречу стали и свинцу, не понимая, почему ты до сих пор ещё жив.

И падаешь, зарываясь лицом в снег под кинжальным огнём, и вновь поднимашься, и бежишь, переваливаясь, как утка, и кричишь что-то такое, что потом, после всего, ты так и не сможешь вспомнить, потому что таких слов в мирной жизни нет!
И краем глаза видишь, как падают и остаются неподвижно лежать фигурки таких же, как ты сам, солдат, в таких же шинельках и с такими же винтовочками, не успев даже выстрелить в сторону немецких траншей, едва различимых отсюда в пороховой дымной пелене разгорающегося боя.

И фигуру командира в белом овчинном полушубке, который немного отстал, подгоняя замешкавшихся, бледных от страха первогодков, и, слава те Господи, Васька, живого и невредимого, буквально в десятке шагов от тебя, тоже проваливающегося в снег и страшно, не по-людски матерящегося во весь голос, как и ты сам.
И снова бежишь вперёд, уже ни о чём не думая и ни на что не надеясь.
И когда ты вдруг видишь перед собой, буквально в нескольких метрах, передовую линию немцев, их перекошенные, окаменевшие от ужаса лица, ты вдруг ощущаешь в себе неожиданный, непонятно откуда взявшийся прилив странной и жуткой силы, холодной, слепой и нерассуждающей. И уже точно уверен, что теперь ничего худого с тобой больше не случится, потому что тебя уже нелья остановить. Потому что ты - добежал!

И молоденький немецкий солдат в каске и в нелепых проволочных очках, внизу, под тобой, это тоже понимает, потому что он, в ужасе, судорожно передёргивая затвор своего карабина, вдруг отбрасывает его в сторону и с криком закрывает руками лицо в тот момент когда ты всем весом валишься на него сверху, с гребня траншеи, и изо всей силы втыкаешь штык прямо туда, в эти проволочные очки или чуть пониже, в тонкую бледную шею, до самого упора. А потом с трудом выдёргиваешь его и тут же вонзаешь в грудь или в живот следующего замешкавшегося в панике немца, снова выдёргиваешь и озираешься как дикий зверь, не замечая, как со штыка прямо под ноги на заснеженную, затоптанную землю капает густая дымящаяся кровь.

A справа и слева, глухо стуча сырыми сапогами, в траншею следом за тобой, со штыками наперевес, с ножами и сапёрными лопатками уже спрыгивают твои товарищи, те, кому, как и тебе, повезло живыми добраться сюда, разгорячённые, с перекошенными злобой, нечеловеческими лицами, и через мгновение всё вокруг превращается в один сплошной хрипящий, орущий и стонущий, матерящийся на разных языках клубок диких зверей, рвущиx друг друга на куски зубами и когтями с глухим рычанием и утробным сопением, разнять который может только смерть.
И через несколько минут он распадается.
Hа мёртвых, обезображенных, со вспоротыми животами, оторванными ушами и выколотыми глазами.
И живых, тяжело дышащих, всё ещё матерящихся, с дрожащими руками и ногами, забрызганных с ног до головы своей и чужой кровью.
- Закурить есть? - задыхаясь, спрашивает кто-то рядом с тобой и тут же отворачивется и бросает:
- Не ищи, нашёл уже! - вытаскивая из кармана убитого немца зажигалку и едва початую пачку сигарет в красивой пёстрой обёртке.
А потом перед тобой вдруг появляется вездесущий лейтенат в своём новеньком полушубке, сплошь заляпанном кровью, как халат полевого хирурга, и с разорванным, с мясом вырванным рукавом.
Его ушанка съехала на бок, щёки румянятся на морозе, но глаза горят весёлым огоньком.
- Молодцы, славяне! - радостно выдыхает он, - всех представлю к медалям, до единого бойца!
И снова, не найдя других слов, повторяет:
- Молодцы!
И, закуривая, тяжело садится прямо на груду немецких трупов, кое-как сваленных в дальнем углу
A когда откуда-то с самого низа этой груды, неожиданно доносится глухой стон, он с удивлением смотрит вниз, потом, привстав немного для удобства и не вынимая сигарету изо рта, расстёгивает кобуру и через мгновение стреляет куда-то себе под ноги, в стонущую голову раненного немца.
И, убирая обратно тяжёлый ТТ, виновато оправдывется:
- Живучий, сука! Ну а что с ним делать-то? Не в медсанбат же его, тварь фашистскую! А теперь - вы двое - в караул! Остальным - спать! Подтянется медицина, будем грузить раненых! Вопросы есть? Отдыхайте, парни. Заслужили! - и тут же, привалившись к по-немецки аккуратной стенке траншеи, устало закрывает глаза.
-Товарищ лейтенат! - успеваешь спросить ты, - а Васёк? Где Васёк, вы не видели его?
Но лейтенат уже крепко спит, по-мальчишески приоткрыв рот, а вместо него кто-то невидимый, из-за спины, нехотя отвечает
- Который Васёк? Афанасьев? Из 3-ей роты? Так убило его... мина. На моих глазах убило. Прямое попадание. Там уж и хоронить-то нечего...
И тяжело вздыхает, добавляя вполголоса и видимо, кивая в сторону поля:
- Вон их сколько там, Васьков наших осталось... Не сосчитать.... Эх, ма...
И привычно ругается, затейливо и замысловато.
А, ты слушая в пол-уха, вспоминаешь белое лицо Васька, его плотно сжатые губы и остановившиеся глаза, a потом - как вы совсем недавно перешучивались с ним в очереди у полевой кухни. Или переругивались? Теперь уже не узнаешь. Да и не важно это. Потому что прямое попадание 120-миллиметровой мины означает, что от Васька в этой жизни осталось только грязно-бурое, кровавое месиво из кишок, валенок и обрывков шинели в свежевырытой чёрной воронке посреди серого, тающего снега.

И, не веря своим ушам, не в силах представить себе, что Васька, как и доброй половины твоей роты, больше нет, машинально вытираешь о снег измазанные кровью руки, берёшь протянутую кем-то немецкую трофейную сигарету и с тяжёлым облегчением глубоко затягиваешься дымом, невидящим взглядом уставившись прямо перед собой, не подозревая, что завтра всё начнётся сначала, что немцы спешно подтянут подкрепление и скоро выбьют вас с этих позиций, отбросив туда, где вы все были накануне.
Что до конца войны ещё долгих два с лишним года, что молодого щеголеватого лейтенанта в овчинном полушубке убьют уже в следующем бою, в котором и ты, наконец, получишь свою пулю в живот и отправишься в далёкий тыловой госпиталь в малюсеньком вагоне, набитом под самую крышу ранеными и умирающими солдатами и офицерами, и что спустя два месяца снова окажешься здесь же, в своём полку, в котором уже будет не встретить почти ни одного знакомого лица.

Февраль-март 1943 годa.
Волховский (позднее -Ленинградский) Фронт.